кеннет эдвард беннет37 rowland s. howard бирмингем - орнитолог; управляющий голубятней  - преимущественно асексуален 0.1; jennifer у дженнифер беннет - галлюцинаторное сумеречное расстройство сознания. у дженнифер беннет - не ставшее смертельным, но ставшее фатальным отравление антифризом. по милости божьей и всем законам вселенской справедливости у дженнифер беннет никогда не должно было быть детей. работает только закон неубывания энтропии; кеннет - тогда ещё кенни - рождается не то из липкого душащего страха одиночества, не то из желания оставить после себя хоть что-то хорошее, не то из религиозного стремления если не заполнить, то хотя бы на время успокоить хохочущую на тысячу голосов многоликую бездну. кеннет рождается недоношенным - живым не чудом, но к сожалению. кеннет рождается и надрывается плачем во всю мощь развернувшихся лёгких; так он оплакивает всё то, что ждёт его впереди. дженнифер красива так, как бывают красивы птицы - полые кости, впалые скулы, острые когти. птица неокольцованная - кеннет не знал отца, почему-то даже в детстве это не казалось актуальным. кости этой птицы оказываются из адамантия. кеннету - всё ещё нежному, молочнозубому птенцу кенни, совсем ещё слётку - было два года, когда дженнифер попыталась утопить его в ванной. 0.2; angus дедушка держит голубятню за городской чертой. дедушка учит кенни тому, что слабых птенцов по законам спарты нельзя оставлять в живых. дедушка - бывший военный. в выжженных ядовитым потом и палящим солнцем глазах дедушки нет ни капли если не родственного, то добрососедского сочувствия - дедушку не учили сочувствовать, но учили командовать. кенни помнит уроки дедушки - слабые птенцы обречены на то, чтобы оказаться в компостной куче со сломанной шеей. кенни учится быстро. кенни никому не показывает свою слабость. в школе его называют кенни бенни - кенни на пробу бьёт по скулам, коленям, носам. оказывается, что дедушка имел в виду совсем не это - или не совсем это. кенни слушает. ему ничего не нужно объяснять во второй раз. стоицизм кенни - это готовность раскрыть руки шире, позволяя себя распять. на удивление это помогает - на свете нет более действенного оберега от детской травли, чем тотальное безразличие. под рубашкой он носит засушенную птичью лапку - дедушка не склонен к ритуализму, это исключительно добрая воля. дедушка не водит кенни в церковь, потому что не доверяет ёбаным клерикалам. кенни с первого раза запоминает, почему дедушке можно, а ему нельзя произносить это словосочетание вслух. в конце-концов, кенни ведь не дурак. по крайней мере, так говорит дедушка, когда перестаёт запирать его в голубятне на ночь. кенни пятнадцать. 0.3; clementine клементина адамс по степени ущерба равняется четырём сошедшим с рельс поездам, объятым пламенем и уничтожающим всё на своём пути. кеннет помнит слова дедушки о том, что все рыжие женщины - ведьмы. кеннет старается минимизировать ущерб, громоотводом заземлить её кипучую тектоническую энергию, увести вглубь земли. не получается. у кеннета нет ни единого шанса выстоять. кеннет мнёт птичью лапку в пальцах, прячется за тонкими стеклянными стенками избирательной глухоты к каждому произнесённому ею слову, учится курить. не помогает. не помогает. не помогает. клементина не пытается сносить эти стены - это больше похоже на некий умозрительный эксперимент, что-то вроде того несчастного кота, который жив и мёртв одновременно. что-то вроде квантового самоубийства. для клементины этих стен попросту не существует. кеннет правдоподобно изображает помешательство, но его чуть не выгоняют из университета, и кеннет запоминает, что это плохая тактика. когда клементина объявляет, что беременна, кеннет предлагает ей пожениться. из приданного у него - только старая голубятня от почившего дедушки и незаконченная научная работа о кольцевании птиц. когда все поздравляют кеннета с рождением дочери, он натягивает на лицо улыбку. кеннету двадцать четыре. 0.3; marilu мэрилу плохо спит, мэрилу плохо ест, мэрилу плохо растёт. мэрилу - персонификация слова "проблема". в первый год кеннет думает о том, что отцовство равняется слову "злиться". кеннет кормит, моет, убирает, слушает жалобы клементины на всё то, на что ей приходит в голову жаловаться, натягивает улыбку, стягивает гримасу, выплёвывает хлебные комья раздражения. маленькие дети ничем принципиально не отличаются от голубей. их нужно прививать, чтобы не разносили заразу, они могут быть шумными и грязными, много срут где попало и их агуканье имеет много общего с утробным курлыканьем. в три года он впервые приводит мэрилу в голубятню и видит в её глазах что-то такое, что заставляет его подумать о возможности пересмотреть свои взгляды на эту ситуацию. по милости божьей и всем законам вселенской справедливости у кеннета беннета никогда не должно было быть детей, но вселенские законы справедливости разворачивают его лицом к осознанию того, что он действительно любит свою дочь. что, впрочем, не скажешь о клементине. клементина, дошедшая по степени ущерба до нефтяного танкера, понимает это луше, чем он сам - кеннет никогда не был в ладах с эмоциями, своими и чужими. наверное, именно поэтому клементина в один прекрасный день собирает вещи. свои вещи и вещи мэрилу. кеннету тридцать, и он подозревает, что в этом как-то замешан секс, но не может быть уверен до конца. 0.4; kenneth кеннет уходит из университета. кеннет не забывает покормить голубей. по спартанским законам кеннет никогда не оставляет слабых птенцов в живых. расходов от голубятни по сути больше, чем пользы - летом голубей берут на свадьбы и городские праздники, а зимой эти непомерно плодящиеся существа оказываются практически бесполезны. клементина привозит мэрилу по субботам, где-то у основания её шеи пахнет чужим одеколоном, но кеннет не ревнив - кеннет вообще не уверен в том, что он так умеет. мэрилу взрослеет и учится кормить голубей с ладони. следующим летом он обещает научить её их кольцевать. мэрилу улыбается, и кеннет становится немножечко счастливым. кеннет читает полное собрание сочинений бальзака; кеннет читает фому аквинского; кеннет читает оскара уайльда. кеннет выносит всех троих на помойку и называет хуйней собачьей. кеннет верит в закон неубывания энтропии и очень много думает. один раз он засыпает в кресле с зажженной сигаретой и поджигает штору. пару раз пытается напиться, но получается не так красиво, как у уайльда - только блюёт в голубиную кормушку и потом весь день раскалывается голова. кеннет улыбается собакам прохожих и его принимают за городского сумасшедшего. кеннет беннет в пяти фактах: → никотиновая зависимость; → отсутствие малейшего интереса к сексу и прочим межполовым (как, впрочем, и однополым) заигрываниям; → алекситимия; → крайняя степень узости кругозора; → никогда не смотрит собеседнику в глаза. кеннет беннет как ячейка общества: → дженнифер беннет; мать, ныне и присно в специализированной клинике. → ангус беннет; дед, умер, когда кеннету было 22. → клементина адамс; бывшая жена, орнитолог, преподаватель, human disaster. → мэрилу беннет; дочь, школьница. пример игры Принимать всё приходящее с благодарностью и без лишних вопросов или не принимать вовсе. Не задумываться о скрытых мотивах чужих поступков. Не ожидать ничего хорошего, но и не рассчитывать на плохое - просто позволять событиям складываться так, как они складываются. Просто. Было бы. Было бы просто, если бы она не понимала, что этого недостаточно. Недостаточно просто плыть по течению, недостаточно протягивать руку, чтобы за неё взяли, подставлять губы, чтобы их поцеловали, бормотать невнятное скомканное согласие, чтобы - Если Мэгги не возьмёт её за руку, Фло никогда не решится сделать это сама. Если бы Мэгги не предложила поехать в парк, Фло бы никогда - Если бы Мэгги не - Если бы Мэгги не, то Фло бы никогда не подумала, что это чудовище в принципе заслуживает того, чтобы расправить крылья и вздохнуть полной грудью. Она бы вряд ли вообще когда-нибудь нашла это чудовище в себе. Не подумала, что может - Что может вот так. В доме такие темы были не то чтобы под запретом - о таком просто никогда не заходила речь. Как будто бы если и можно полюбить того, у кого губы мягче и волосы длиннее и голос, - звонкий, женский - то эти кто-то существуют где-то за границей их мира. Может быть, где-нибудь в Австралии или на Аляске. Очень далеко. Такие темы никогда не поднимались, но. Но Фло всё равно могла себе представить, что сказала бы по этому поводу мама. (ничего хорошего) А когда представляет - оставляет мысль недосказанной, потому что её слишком страшно развивать во что-то полноценное. Голова кружится и слов Мэгги она почти не слышит - кажется, что сердце колотится где-то в висках. Фло накрывает ладонь Мэгги своей ладонью и несильно сжимает. Кажется, что большего от неё нельзя ожидать ещё весь следующий месяц - уже сейчас от страха холодеют руки и к горлу подкатывает тошнота. В ней слишком мало смелости - и эта смелость расходится, до жалких грошей и остатков расходится на... Другое. Мэгги такие крохи, конечно, не заслужила. И поэтому - говорить, говорить, переводить тему в надежде на то, что сплетение пальцев с чужими пальцами - уже неозвученный вопрос, ответом на который может быть только столь же неозвученное согласие. Говорить так, будто она это умеет или когда-то умела. Фло вскидывает голову, косит слабой улыбкой - взгляд где-то на уровне волнореза, расползающейся первой зелени, перьевых облаков, но только не на лице Мэгги: - Персефона возвращается домой из царства мертвых. Мажет плечом, думает - хочется обнять и прижаться, хочется сделать вид, что ничего не было и убежать. Будто бы ей не хватило романтических историй в этом году. Будто ей мало. Будто она имеет право требовать от Мэгги Гибсон - нет, даже не требовать, предлагать - что-то кроме тихой успокаивающей дружбы. Кажется, с ней - с ними - за эту зиму случилось уже всё, что только могло бы намекнуть на невозможность этой самой романтики. И если Мэгги сделает вид, что ничего не было, если отдёрнется, если скажет "ты неправильно меня поняла", то Фло больше никогда не попытается никому и ничего. Не попытается брать за руку. Не попытается заводить разговор. Не попытается - Ничего вообще не попытается. Но если бы Фло не взяла Мэгги за руку, то она не вернулась к этому никогда. Голова кружится. Фло думает - господи, только бы меня сейчас не вырвало. Опускает лицо в согнутые колени, прячет в складках платья, боясь показать - слишком горящие глаза, слишком горящие щёки, стучащее жилкой в виске сердце. - Я... Не голодна. Добавляет - вспомнив, что так и не ответила на предложение: - Мы можем приехать сюда ещё. Если... Если нам захочется. Слово "нам" даётся с самым большим трудом.

Gregory Robert Siddal
Грегори Роберт Сиддал

Aneurin Barnard

Тот, что пониже, подошёл к преподавателю и сказал, что вторую половину лекции они просят уступить им, так как намерены посвятить ее дискуссии, и что мир сейчас охвачен более важными проблемами, чем греческие трагедии. Преподаватель сказал, что он не считает, что в мире на данный момент есть проблемы серьёзнее греческих трагедий, но поскольку говорить им что-то бесполезно, то пусть поступают, как им хочется. ©

Возраст и дата рождения: 26 лет, 23.12.1993

Род деятельности: копирайтер в сетевых изданиях

Ориентация: гетеросексуален

"Мистер Сиддал, у вас потрясающе талантливый сын".
Кажется, впервые Грегори слышит это лет в пять.

Грегори чуть быстрее учится читать. Грегори чуть лучше запоминает прочитанное. У Грегори рано появляется своя точка зрения - и, что куда более ценно, он рано учится её отстаивать.
Грегори всегда чуть лучше, чем все остальные дети, всегда и во всём. Его рано начинают приводить в пример старшие и рано начинают недолюбливать ровесники. Воспитательницы, преподавательницы, репетиторши - иногда очень симпатичные - смотрят на него с лёгким пиететом (вырастет - будет гений), а на его отца - с ноткой какого-то совершенно не воспитательского, не преподавательского, не репетиторского интереса. Отец в такие моменты улыбается (с ноткой какого-то совершенно нехарактерного для него смущения) и сворачивает разговор.
Когда отца нет рядом, Грегори всегда может выкрутить ручку радио и услышать его голос.
В детстве Грегори с наивной детской уверенностью в отцовское всесилие думает, что Мориса Сиддала знают все в городе; чуть позже понимает, что даже его громового голоса из прямого эфира на Нью-Йорк не хватит.
Нью-Йорк - большой город; лет до семнадцати в его объятиях Грегори никогда не бывает тесно.

Образ матери похож на обратную сторону окрашенного в тона сепии дагеротипа. Всё, что знает о ней Грегори - записанные на плёнку воспоминаний рассказы отца.
"Грегори, ты просто потрясающе на неё похож".
Эти слова он тоже рано приучается слышать.

Отец всегда говорит с оттенком полной уверенности: его вопросы больше похожи на уточнения, а каждая озвученная Грегори робкая мечта моментально превращается в план. Отец всегда в него верит, кажется, наслушавшись воспитательниц, преподавательниц, репетиторш - когда Грегори кажется, что у него ничего не получится, Морис просит не говорить глупостей. У тебя всё выйдет, ты всех их сделаешь.
(У этой уверенности есть обратная сторона, но об этом Грегори пока не задумывается.)

Непростой ребёнок вырастает в непростого юношу - там, где другим хватает естественного, посредственного, он вечно хватается за невообразимое. Когда ровесники запоем читают мифы Древней Греции в ярких детских обложках, он уже берётся за "Одиссею"; когда ровесники в музыкальных школах вдавливают пальцы в клавиши фортепиано, он берёт в руки саксофон; когда ровесники начинают ходить на свидания, он высокомерно отмахивается - подумаешь, не очень-то и хотелось.
До определённого возраста Грегори вполне устраивает быть любимцем старших и паршивой овцой (слишком флегматичный для травли, но слишком яркий для того, чтобы игнорировать его существование; слишком бесконечно далёкий для того, чтобы с ним дружить) в глазах одноклассников. А потом появляются Нил и Наоми.
Первой, конечно, Наоми - она всегда была, как это называют... Легка на подъём?
Резкая как стрела и целеустремлённая как Гермиона Грейнджер. Дьявольски острая на язык - того и гляди обрежешься.
Грегори на её фоне чувствует себя дешёвой бутлежной копией, наброском на то, кем его видит отец, какими его видели воспитательницы, преподавательницы и репетиторши.
У Нила есть лёгкость - тот самый авантюризм героя греческих мифов, который добавляет в скучную, присыпанную книжной пылью жизнь Грегори соли и перца.
Нил, кажется, совсем не задумывается над тем, оправдает ли он ожидания своих родителей.

На свете существуют дружеские тандемы, которые, кажется, свершились где-то на небесах - они трое точно относятся к одному из таких. Как-то само собой предполагается, что Грегори - умный и ироничный, Нил - лёгкий и всегда готовый к новому, а Наоми - целеустремлённая и резкая как стрела. Втроём им хорошо - втроём им больше никто, в общем-то, особо и не нужен. Они вместе курят травку, прогуливают скучные занятия и бегают по выходным на самые дешёвые утренние сеансы в кинотеатрах. Их минуют глупая подростковая ревность, глупые подростковые влюблённости на пару недель и глупые подростковые обиды.
Грегори думает - если на что-то в этом мире я не имею право жаловаться, так это на своих друзей.
Иногда Грегори чувствует себя самым эгоцентричным человеком на свете. Иногда съедает себя изнутри сомнениями.
В общем-то, типичная болезнь взросления.
И только отец продолжает говорить, что он всех сделает, и от этого каждый раз ощущение, будто на грудь положили гирю. Не очень тяжёлую, в общем-то, гирю - но достаточно тяжёлую для того, чтобы затруднить дыхание.

Грегори чуть раньше учится чувствовать бездну у себя под ногами. Чуть раньше осознаёт, что не в силах опустить глаза, чтобы в неё заглянуть.

К старшим классам круг его интересов сужается до узкоспециализированной колодки самостоятельно избранной кабалы - Грегори почти не ходит на физику, теряется среди сплетений гор и рек на географии, но подрабатывает написанием эссе по античной литературе для первокурсников и играючи вворачивает в свою речь пространные цитаты на латыни. Это наконец-то оказывается оценено по достоинству - ещё вчера не замечавшие девушки смотрят с ноткой совершенно нехарактерного интереса, юноши из наиболее приближенных к богеме кругов зовут выпить.
Грегори постепенно обрастает приятными, но необязательными знакомствами - его комната всё ещё открыта только для Нила и Наоми, - раскрываясь как собеседник. Его чуть ленивую, нарочито самоуверенную речь считывают как показатель тонкого ума и изрядной харизмы; его привычку вместо громких слов только вздёргивать брови и гнуть угол рта, сомневаясь в умственных способностях собеседника принимают за умение обходить острые углы; его сменяющаяся хаотичными нападками желания разглагольствовать неразговорчивость кажется изюминкой. У него даже появляются подружки - на отношения Грегори не хватает, как не хватало на мифы Древней Греции и занятия по фортепиано, ведь в мире ещё столько женщин, о, Кэтрин, нам не быть вместе. Старшие классы запоминаются как самый блистательный период его жизни - кажется, именно тогда он взбирается на вершину горы, с которой потом покатится вниз.

Отцу теперь говорят другими словами - что-то о том, что его мальчик, конечно, очень талантливый, но слишком ленивый, - но Морис Сиддал только отмахивается. Спрашивает небрежно, с оттенком уточнения:
- Античная литература?
Грегори фыркает и разводит руками - какие ещё тут могут быть варианты.
Университет видится ему прямой дорожкой - по заветам классики рок-н-ролла, дорожка эта ведёт прямиком куда-то в сияющее ночными звёздами небо.
Грегори идёт грызть твердокаменный мрамор грецистики, Наоми поступает на египтологию - она, наверное, предпочитала мифы Древнего Египта, - а Нил просто ввязывается за компанию, что, впрочем, более чем в его стиле. Грегори идёт грызть твердокаменный мрамор грецистики с привычной чуть высокомерной уверенностью, пусть и слегка омрачнённой тяжестью гирь отцовской веры на груди, но оказывается раздавлен. Греки пережёвывают его вместе с потрохами, выплёвывают потрёпанным и измазанным в типографских чернилах - Грегори даже не может внятно объяснить, в какой конкретно момент это происходит.

Может быть, тогда, когда он осознаёт то, что он не особенный. То, что весь этот поток состоит из таких особенных. Таких особенных, на которых с пиететом смотрели воспитательницы, преподавательницы и репетиторши. Таких особенных, которым отцы говорили, что у них всё выйдет и они всех сделают.
Из детей, читавших "Одиссею" вместо мифов Древней Греции в ярких детских обложках и выбравших саксофон вместо фортепиано.
Самоуверенность оказывается обратной стороной сомнений - чем больше Грегори думает об этом, тем острее болит на месте изрядной доли самоуважения, тем тяжелее становятся отцовские гири. Грегори цепляется за самоиронию - постепенно самоирония скатывается в самоуничижение, когда помои выливаешь на себя уже самостоятельно, пока это не успели сделать другие. Закрепляется в статусе местного паяца, необязательного и легкомысленного, талантливого, но ленивого - такого, какому прощаются мелкие огрехи и пренебрежение любыми институциями.
Грегори больше не заучивает наизусть столбики грамматики, не путается в хитросплетениях взаимосвязей мифологических пантеонов. Приходит на экзамен, удосужившись только пролистать краем глаза учебник. Приходит на экзамен и выдыхает в лицо преподавателя пар из вина и терпкого курева. Не приходит на экзамен.
Не приходит на экзамен. Не приходит на экзамен. Не приходит на экзамен. Пробует на прочность свою удачу - прокатит ли в этот раз? Сможет ли он справиться? Удача начинает изменять где-то на втором курсе, долги и кредиты копятся.
- Вы талантливый юноша, - говорит ему кто-то из преподавателей. - Попробовали бы учиться - цены бы вам не было.
Грегори нервно смеётся и отводит глаза. Наоми переводится в Лондон - с такой лёгкостью, будто это не стоит ничего. На прощание она дарит ему дешёвую подвеску с жуком-скарабеем - на удачу.

Однажды Грегори просыпается и понимает, что не появлялся в университете уже около месяца. Однажды Грегори включает музыку, забывается на секунду и понимает, что слушает одну песню уже два часа. Стагнация напоминает медленное разложение - Грегори не может вспомнить название книги, которую прочитал в последний раз, не может вспомнить, когда в последний раз говорил с кем-то дольше десяти минут. В переписке с Нилом (Грегори не помнит, когда в последний раз видел Нила) отделывается ничего не значащими смайликами. Встретив старых знакомых, отмахивается привычной самоироничной насмешливостью. Вворачивает шутки про суицид и смеётся так, будто действительно шутит.
Отец, кажется, ничего не замечает до тех пор, пока Грегори не отчисляют. Морис Сиддал не кричит, не обвиняет, не тычет мордой в чувство собственной несостоятельности - и от этого всё становится ещё хуже.

Первое время Грегори занимается ничем - пробует пить, но похмелье делает мир вокруг горько-кислым на вкус, и он отказывается от этой затеи. Грегори смотрит в потолок и переслушивает любимые альбомы, пока не понимает, что в плейлисте не осталось музыки, от которой его не тошнит. Грегори смотрит в потолок и слушает тишину.
Морис Сиддал гасит полуприкрытыми ресницами раздражение и намекает ему на то, что пора бы найти работу. Наоми присылает фотографии из Каира - резкая как стрела и красивая даже с обгоревшей под солнцем нежной кожей.
Грегори пишет эссе по литературе за старшеклассников (не удерживается и вворачивает про Гесиода, после чего одному из них приходится вернуть деньги), промышляет мелким литературным афроамериканством вперемешку с копирайтингом, черкает статьи на какие-то мелкие порталы - весь мир вокруг измельчавший, пожухший, скукожившийся до комнаты, из которой он выходит только за сигаретами.
Умирает отец. Осенние нью-йоркские листья оплакивают золотой голос прямых эфиров, а Грегори не может выдавить из себя ни слезинки.

Недели превращаются в годы, самоирония окончательно скатывается в  самоуничижение, бывшие однокурсники при встрече перестают задавать вопросы о восстановлении, а работа оптимизируется до минимального необходимого, чтобы оплатить счета и лишнюю пачку сигарет. Грегори не нужно много денег - из вредных привычек только курение и саморазрушение, но для селфхарма он уже слишком взрослый, а для самоубийства слишком усталый.
Наоми возвращается в его жизнь, горящая, как лампочка в три миллиона ватт - сияющая, настоящая, живая. Наоми создаёт групповой чат и предлагает встретиться втроём - как в старые-добрые времена. Грегори пишет, что простудился.
Может быть, в другой раз?
Вместо этого она приезжает сама - вместе с двумя бутылками вина, смехом, обгоревшей под солнцем нежной кожей и историями о Каире, раскопках, мумиях и проклятиях. И где-то на середине второй бутылки Грегори прорывает. Грегори говорит о стагнации и бессмысленности, об одиночестве и горько-кислом привкусе похмелья, о проваленных планах и эссе для старшеклассников, о похоронах отца и саморазрушении.

Наоми достаёт из кармана джинсов маркер и что-то рисует на его руке.
Улыбается:
- Это иероглифическое письмо. Амулет на удачу.
Наклоняется и целует его ладонь.
Грегори наклоняется и целует её в губы.

У этого нет оттенка неправильности, нет оттенка бессмысленности, нет оттенка одиночества, стагнации и отчаяния - Наоми горит ярко, как лампочка в три миллиона ватт, и Грегори слишком ослеплён этим светом, чтобы сопротивляться. Её губы на вкус как свет - тело оказывается таким же.
Но почему-то на утро Наоми выглядит до обидного смущённой. До обидного огорчённой - будто бы для неё это значило что-то совершенно иное. Будто когда она ослепляла его своим светом, Грегори тянул Наоми во тьму.
Грегори соглашается, когда она говорит: "Не стоило". Самоиронично улыбается, соглашаясь притвориться, что ничего не было. Кажется, почти готовится поверить в то, что этого действительно не было.
Вот только это было. Необратность каждого совершённого действия - непреложный закон, который можно отрицать, но нельзя отменить.
Волосы Наоми пахнут дождевой водой, когда она говорит, что ждёт ребёнка.
Грегори предлагает ей пожениться с таким видом, будто бы это самая естественная вещь на свете.
(Пожалуйста, Наоми, забудь всё, о чём я тогда говорил, забудь об одиночестве, стагнации, отчаянии, я буду хорошим мужем, я буду хорошим отцом, я всё исправлю, я -)
Наоми отказывается. Наоми отказывается, но соглашается дать ребёнку его фамилию.
Дочь они называют Дианой.

Грегори цепляется за самоиронию, Грегори цепляется за последний шанс - Наоми горит как лампочка в три миллиона ватт, её свет не может врать, - цепляется за то, что впервые за много лет наконец-то хоть что-то чувствует. Пытается раздуть из этой искры пламя, которое сможет согреть их троих. Пытается сложить переставшие подчиняться слова в те, в которые Наоми сможет поверить. Пытается понять, куда они вообще идут.
Иногда ему кажется, что у него почти получается. Диана растёт, мутный детский взгляд обретает осмысленность, а губы учатся складываться в беззубую улыбку. Наоми, кажется, больше не смотрит на него с этим кошмарным смущением пополам с огорчением.
Наоми собирается в гости к каким-то родственникам, уточняет - точно сможешь посидеть пару часов с мелкой? Точно всё запомнил? Точно ничего не забыл? Позвонишь мне, если что-то пойдёт не так?
Грегори смеётся - не так уж это и сложно, ну, перестань, всего-то пара часов.
Наоми садится в машину и уезжает. Машину находят в кювете на следующий день.
Машину и Наоми.
Наоми. Наоми. Наоми. Наоминаоминаомина -

Грегори кажется, что его голову облепили плотной губкой - ему что-то говорят, но до него не доносится ни звука. Вокруг что-то происходит, но всё происходящее теряет своё истинное значение и кажется сюрреалистическим, бессмысленным, почти гротескным.
А потом слышит:
- Что ты будешь делать со своей дочерью?

Что я буду делать?

Связь: зовите Шеридана.

Пробный пост

У него же.)

NEIL BARNES, GREGORY SIDDAL // КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 2019, ПЕРЕД ПРАЗДНИКАМИ
The act of dying
is like hitch-hiking
into a strange town
late at night
where it is cold
and raining,
and you are alone
again.

Нил выпивает эгг-ног залпом и смеётся.
Нил целует Бритни (чисто по-дружески), целует Эда (не совсем по-дружески, но это всё эгг-ног), целует снеговика (для фото).
Нил берёт из чьих-то рук косяк, затягивается, облизывает губы и вертит головой (а когда оно подействует?).
Нил предлагает пойти петь рождественские песни под окнами у соседей, предлагает пойти играть в снежки, предлагает сделать что-нибудь незабываемое.
Нил чувствует себя пьяно-счастливым, счастливо-пьяным и каким-то очень вдохновлённым. Нил любит Рождество, любит рождественскую атмосферу и любит праздновать (пусть и компанию, в которой он празднует, знает всего пару недель).
Нил занимается любовью с Эдом, а потом занимается любовью с Бритни, а потом занимается любовью с ними обоими (никто не против). И просыпается утром с ними обоими в одной кровати. Ни о чём не жалеет.
Нил помогает Рику приготовить завтрак, пьёт пиво, режет овощи в салат (яичница с салатом — отличный завтрак). Не дожидается, правда, пока все проснутся, потому что обещал родителям приехать пораньше.
Нил звонит маме — его уже ждут. Садится в автобус, сонно смотрит в окно (улицы такие праздничные и такие лениво пустые). Открывает рюкзак и перебирает все те глупые, но приятные мелочи, которые ему подарили (мыло ручной работы от Бритни, сборник рассказов Диккенса от Эда, головоломку от Рика, домашнее печенье от Мины, собственноручно нарисованные стикеры для ноутбука от Илая). Нил чувствует себя каким-то беспечно счастливым.
Нил целует маму, обнимает отца. Показывает им подарки друзей, достаёт свои подарки для них (духи для мамы и теплый шарф для папы). Слушает сплетни, которыми делится мама. Слушает, как папа привычно жалуется на дядю Алана, который выпил всё вино и заблевал крыльцо. Слушает немного обиженное «в следующем году будешь с нами страдать». Слушает и смеётся.
Слушает и чувствует себя счастливым.
А потом садится пересматривать с родителями «Один дома».
В тот момент, когда мама Кевина понимает, что оставила сына одного дома, у Нила звонит телефон — номер Грегори (Нил вчера отправил им с Наоми поздравления, но ответа так и не получил — может быть, они решили поздравить звонком). Он даже не выходит из комнаты — вот сейчас заодно поздравит Грегори с Наоми и от мамы с папой.
Нил берёт трубку, переводит телефон на громкую связь и…
Когда Грегори говорит, Нилу кажется, что он всё ещё спит.
Нил переспрашивает: «Что?».
Нил просит: «Повтори».
Нил даже не замечает, как мама с папой выходят из комнаты.
Нил повторят про себя: «Наоми умерла».
— Я… Я могу чем-то помочь? — глухо спрашивает он (телефон отзывается на всю комнату голосом Грегори). — Хорошо… Если что-то… То ты звони. Я… Если что могу, то всё сделаю. Да… Пока.
Мама с папой возвращаются (мама с бутылкой вина, папа с остатками любимого салата Нила). Мама с папой пытаются его утешить, но Нил говорит: «Нет, всё в порядке, давайте дальше смотреть».
Нет, всё в порядке, давайте дальше праздновать.
Нет, всё в порядке.
Потому что лучше о таком не думать.
Нил выпивает почти всё вино, но родители, хоть и не любят, когда он много пьёт, ничего не говорят (и не пытаются лезть с советами; Нил благодарен им за это, потому что тогда можно не вспоминать).
Вечером Нил всё-таки спрашивает у мамы, как можно помочь тому, у кого кто-то умер.
Мама советует слушать.
Нил готов слушать Грегори (вот себя только совсем слушать не хочет).
Дни до похорон проходят в каком-то тумане.
Нил то старается отвлечься на всё, на что можно отвлечься, и сделать вид, что ничего не случилось, то впадает в какое-то ужасное угнетающее состояние (например, вспоминает Наоми и плачет; например, думает о Грегори и не может проглотить ком в горле).
Нил перебирает свои рождественские подарки, но они совсем его уже не радуют (ну мыло, ну книга, ну головоломка). Нил проводит дни до похорон у родителей, потому что с ними можно о чём-то говорить.
Нил не может понять.
Нил не хочет верить.
Не может понять и не хочет верить, даже когда едет на похороны.
Церемония кажется ему каким-то неумелым представлением. Он что-то там говорит о том, что Наоми была (была) хорошим другом и замечательным человеком, когда ему дают слово.
Он что-то там говорит.
Это всё глупое представление.
Когда гроб опускают, Нил почти уверен, что это вот сейчас, как в «Шерлоке». И Наоми где-то за деревьями прячется. И всё, конечно же, окажется ложью, шуткой, представлением.
Но Наоми не выходит.
И Грегори явно не в курсе, что это всё ложь, шутка, представление.
После того, как все расходятся, Нил набирает в грудь побольше воздуха, вдыхает-выдыхает, подходит к Грегори и говорит:
— Мне очень жаль, — и слова спотыкаются о ком (о непонимание, что вообще можно сказать). — Я… Ну… Если могу что-то для тебя сделать… Просто скажи. Обязательно скажи. Я не знаю, чем помочь, но я хочу…
Нил жмурится (чувствует, как слёзы текут по щекам), отводит взгляд и едва слышно говорит:
— Блять, просто поверить не могу, что это всё на самом деле.

Грегори, конечно, ни в чём не виноват.
Въевшаяся в трещинки на губах, завязшая на зубах цокающим рефреном фраза: "Ты ни в чём не виноват".
Повторять до тех пор, пока взгляд собеседника не покроется полупрозрачной плёнкой раздражения -

"Как бы тяжело ни было..."
"Трагическая случайность..."
"Ужасно несправедливо..."
"Ты тут, конечно же, ни при чём..."

- под соусом рассуждений о коварности и несправедливости жизни.
Законы жизни неизменно справедливы, - каждый раз хочется ответить ему, - Несправедлива только смерть.
Собственные слова бурлят в груди, распадаются на крахмал, облепляют стенки горла и остаются невысказанными. Чужие теряют резкость, растекаются сливочным маслом и размазываются тонкой плёнкой. До него не доносится ни звука - голову ослепило вспышкой контузии, а воздух вокруг обратился в плотную губку.
Грегори, конечно, ничего не мог с этим поделать.

Пустоты отцовского дома скалятся иглами на месте каждого "она" - небрежно сброшенный на тумбочку в прихожей хлопковый египетский шарф с зацепками (вспышкой контузии воспоминание - Наоми чертыхается, когда ткань цепляется за дверную ручку), лишняя зубная щётка в ванной, оставленная на кухонном столе серёжка (почему-то только одна). Отдающий специями с восточного базара шлейф её духов. До сих пор не распечатанный томик Дугласа (подарок на день рождения).
Наоми никогда не принадлежала этому дому, ночевала единожды, каждый раз - только наездом, наскоком, усталой извиняющейся улыбкой и каким-то торопливым, рассыпающимся звонкой мелочью смехом, голосом в телефонной трубке и пальцем на кнопке звонка, - но после смерти почему-то заполнила всё пространство.
Забавно - когда умер отец, он забрал с собой всего себя и оставил предметы пустыми, безликими, обезличенными. Наоми впиталась в стены дома и задышала его окнами.

Грегори обходит больные углы с интуитивностью движений раненного животного - огибает кругом египетский шарф на тумбочке, отводит воспалённые глаза от щётки в ванной, когда скребёт бритвой отрастающую щетину, сползает взглядом с серёжки на кухонном столе. Почти не дышит. Силой заставляет себя принять вертикальное положение - полувнимательно, как обычно загружают топливо в самолёт кормит Диану, заталкивает какую-то еду в себя. Ни на что больше его не хватает.
В первый вечер звонит Нилу - где-то на границе подсознания повторяет себе о том, что на следующий день сделать это уже не сможет, а Нил - наверное, только Нил и - должен знать.
На второй день бабушка Наоми - добрые старые глаза, голос растекается сливочным маслом, солёным от слезливой плёнки - забирает к себе Диану, после чего Грегори больше о ней не вспоминает.

Сигареты в пачке заканчиваются, но клубы дыма в воздухе не перебивают восточную дымку запаха её кожи.
Сигареты в пачке заканчиваются, но вероятность выхода из дома кажется абстракцией из научной фантастики о туристических путешествиях на тёмную сторону луны.
Когда Грегори докуривает последнюю, то понимает, что заполнить звенящую пустоту внутри черепной коробки не может уже ничем.
Головная боль разрастается до размеров вгрызающейся в мозг жирной откормленной крысы. Треплет острыми зубами нервные окончания. Перед глазами темнеет.

У Грегори никогда не было проблем с осознанием собственной и чужой смертности.
Блять. Блять. Блять.

Лица отпечатываются в памяти смазанными дагеротипами - что-то похожее на отголоски детских воспоминаний о лице матери (у Дианы не будет и их, но об это не думается - о ней вообще не думается в эти дни, только смазано, коротко, напоминанием на телефоне о неоплаченных счетах и обещанных задолженностях), что-то в той же степени иллюзорное. Лица отпечатываются на сетчатке одно за другим - их много, этих лиц, этих грязных и липких отпечатков. Слезливая плёнка на глазах бабушки Наоми; мокрое смазанное пятно на футболке - место, где было лицо её матери; всхлипывающий хор её школьных подружек.
Грегори, кажется, что-то им говорит - слова теряют смысл сразу после того, как он их произносит.

Да, мне тоже жаль.
Да, мне просто бесконечно, ужасно, невыносимо жаль.
Да, я понимаю, что ни в чём не виноват.

Смешно, работают на опережение - о чувстве вины он ещё не думает. Для того, чтобы быть виноватым, нужно осознать то, что было совершено.
(Наоми, Наоми, Наоми)

Когда волосы начинают слипаться под пальцами и лезть в глаза, он всё-таки залезает в душ. Выкрученные почти до кипятка струи воды стекают по плечам, спине, груди, но теплее от этого не становится.
Приложишься лбом к холодному кафелю - почувствуешь прикосновение призрака.
Грегори ещё полчаса сидит на полу и мучительно пытается вспомнить, что полагается делать дальше - кажется, что отмирают последние клетки мозга.

Третьи похороны (вторые осознанные), а кажется, будто хоронить сейчас будут тебя - в Грегори жизни меньше, чем в воспоминаниях. Сообщения в соцсетях и мессенджерах смахиваются на подлёте - на экране блокировки фотография Наоми с Дианой на руках (Грегори, конечно же, из тех сентиментальных долбоёбов, которые ставят такие фотографии на экран блокировки), и поменять её на что-то нейтральное кажется предательством.
На второй день ставит телефон на беззвучный режим. Сообщения Анджелы отдают внутри чувством вины, отстранённым, почти задвинутым в дальний угол сознания - ответить не представляется возможным, остаётся только смириться с временной коммуникационной инвалидностью.
Любая попытка завязать разговор - голоса с обратной стороны Земли.
Или тёмной стороны Луны.

Дом родителей Наоми сентиментально слезлив, но в той же степени пуст - под крышей, где она спала ещё неделю назад, осталось только место для тяжёлого лилейного траура. Если хотите нажраться большой ложкой ею и всем, чем она была - проходите, добро пожаловать, зачем топтаться в этом музее антиквариата, не сохранившем тепла её кожи.
В голосах подружек неловкость, настороженность - хер с горы, не брат и не сват, не муж и не любовник, о чём с тобой говорить?
Люди, разделившие на двоих одну ночь - насколько высоко это тебя ставит?
Келли (Кортни? Кэсси?) жмётся, пытаясь выдавить в воздух сентиментальность:
- Ты был её лучшим другом.
Смех надрывается внутри пружиной и исходит хриплым кашлем.
Ну да, можно, блять, и так сказать.
Возьми с полки пирожок на этой вечеринке жалости.

Ремесло священника близко к проституции - смерть не дискриминирует, забирая с каждого по способностям. Ему, как и любой из шлюх, всё равно, над кем вздыхать. Может быть, такие же слова он произнесёт (уже произнёс?) над гробом парня, который её сбил.
(Всё ещё невыносимое, нереальное - как её - как -
просто как?)
Во всём этом опошленном бордельном представлении в духе амстердамского театра секса нет ничего о всепрощении, ничего о Боге, ничего о вечном блаженстве и небесах - Грегори знает, если бы Наоми могла выбирать, она бы предпочла взвесить своё сердце на одних весах с пером, и оно, конечно, оказалось бы легче.

На Нила его уже не хватает. Даже злиться - не хватает, куда ещё слёзы?
Лицо Нила отпечатывается на сетчатке смазанным дагеротипом.
- Да, - выдыхает Грегори скорее из потребности, осознания необходимости ответить, чем из возможности это сделать. - Это очень тяжело.
Слова кажутся картонными, ненастоящими и какими-то совершенно пустыми - постучишь и внутри будет гулко.
- Как прошли твои праздники, Нил?

Drusilla «Drew» Anne Nightingale (née Livingstone-Everly)
Sophie Rundle	имя: Друзилла Энн Найтингейл (ур. Ливингстон-Эверли) дата рождения: 09.02.1990 место рождения: Лондон ориентация: бисексуальна профессия: владелица джаз-бара «'Round Midnight» в Камдене образование: Royal College of Music, вокальный факультет; бухгалтерские курсы и курсы по управлению бизнесом “There are only two things: love, all sorts of love, with pretty girls, and the music of New Orleans or Duke Ellington. Everything else ought to go, because everything else is ugly. ” ― Boris Vian
родственные связи: Матильда Ливингстон — мать, 64 года, владелица нескольких конюшен, директор конной академии, разводчица лошадей, почти аристократка. Фрэнсис Эверли — отец, владелец джаз-бара 'Round Midnight. Умер от последствий инсульта в возрасте 60 лет в 2018 году. Пруденс Ливингстон-Эверли — младшая сестра, 24 года, балерина в кордебалете Королевского балета Великобритании. Лоренс Найтингейл — бывший муж, 36 лет, джазмен, автор песен и вокалист. В мире Дрю порода значит куда больше, чем красота. В её двойной фамилии фамилия матери всегда стоит первой, и Дрю никогда не задаётся вопросом "почему" — всё понятно и без слов. У матери есть порода, у отца — только стиль, прикрывающей тонкой коркой поверхность безродности. Мать всегда с презрением относилась к любого рода мезальянсам, когда дело касалось лошадей, но устоять перед отцом у неё не было никаких шансов. Дрю — дитя острых углов, компромиссов, смешения кровей и чудовищного мезальянса. У неё отцовские глаза, его манеры и характер, но лицо — материнское. Дрю не красивая, но в ней есть порода, которая сквозит в каждой черте — линии улыбки, дуге бровей и резком очерке скул. В детстве думать о таком не положено, но Дрю всё равно задумывается рано — мир вокруг слишком контрастный для того, чтобы не обращать на это внимание. Мир Дрю — где-то посередине между Королевскими скачками в Аскоте и соло на саксофоне в Камдене. Пузырьки шампанского в хрустальном бокале и липкий по поверхности ирландский виски на дне стакана. Годам к четырнадцати выбор между Аскотом и Камденом становится очевиден: Дрю с почти сестринской нежностью кормит Белую Звезду припрятанными в подоле яблоками, целует добрую умную морду, но всё равно всегда возвращается к Луи Армстронгу. Мать учит Дрю держать себя в высшем свете, отец учит Дрю танцевать свинг. Дрю держится в седле с уверенностью, которая достойна самой королевы, но на следующий день хриплым, совершенно несвойственным леди меццо-сопрано подпевает темнокожей певице, чем-то неуловимо похожей на Эллу Фицджеральд. Если эти контрасты и спотыкаются друг о друга в непримиримых противоречиях, то Дрю никогда этого не видит — сам факт того, что брак родителей вообще свершился, говорит о том, что он был по любви. Хватило ли их любви на всю жизнь Дрю не знает и знать не хочет — Прю уже несколько лет сбивает ноги в балетках у станка, когда ей собственный путь становится чистым и ясным, как омытое дождём стекло. В музыкальной школе и Королевском колледже дребезжащее меццо-сопрано сглаживается стройностью академизма, а в плейлисте где-то между Армстронгом и Гершвином поселяются Лист и Сибелиус. В колледже Дрю носит платья из пятидесятых, курит шоколадный табак и встречается с Эйлин — дочерью политика настолько известного, что даже подумать о нём лишнее слово было бы жутко, — но надолго этих отношений не хватает. Эйлин присоединяется к ней в качестве лучшей подруги на скачках в Аскоте, но не вытягивает противоречий и ничего не понимает в красоте бликов на дне стакана с виски в Камдене. Следующим за ней становится Стивен, камденовский настолько, что мог бы стать маскотом. Вот только Стивен терпеть не может лошадей. Каждые отношения Дрю рано или поздно застывают в смоле зыбкого недопонимания, чтобы больше не выпутаться — к окончанию колледжа она уже перестаёт верить в свою способность построить на её фундаменте что-то достаточно прочное. Прю вырастает из балеток, надевает пуанты и уходит в кордебалет. Дрю учится красиво щуриться в свете софитов, опускать густой низкий голос до свистящего полушёпота и вести бухгалтерию. Официально она значится, кажется, управляющей — Дрю не знает, не уточняет, даже не заглядывает в документы, которые заполняет. По будням она выходит на помощь отцу, по выходным иногда выходит на сцену, ближе к затуманенному лондонскому утру — выходит в утопающий в синей дымке Камден. Отец находит музыкантов по знакомству, через знакомых своих знакомых — знакомым одного из них оказывается Лоренс Найтингейл. Лоренсу Найтингейлу двадцать семь, Дрю двадцать один, и эта встреча — одно из худших, но самых красноречивых доказательств понятия неизбежности. В Лоренсе Найтингейле нет ничего как от Камдена, так и от Аскота — от таких мужчин Дрю рано привыкает держаться поодаль. Но если бы хоть что-то помимо дребезжащего меццо-сопрано объединяло Дрю с джазовыми женщинами, то она бы попробовала его заколдовать. Последствия её неумелой, дилетантской магии растягиваются на шесть лет. Когда породистые губы Дрю сливаются с беспородными губами Лоренса, Луи Армстронг вступает трескающимся вокалом в Summertime. В первый год вместе в их квартире почти пустынно — они держат только коробку с пластинками и подобранную на улице кошку, которую называют Бесс. На четвёртом году брака стены становятся неспособны уместить все накопившиеся обиды. Во взгляде Дрю всё больше материнской породистой злости, а в едкой улыбке Лоренса всё более чётко проступает его уличная суть. Они расходятся за полгода до смерти отца. После смерти отца бар и Камден ложатся на плечи с такой привычной тяжестью, что на похоронах Дрю даже не может плакать, вдавленная каблуками в асфальт. Прю утирает слёзы и впархивает в труппу Королевского балета, а Дрю учится пить в одиночестве, твёрдо держать руку на загривке и улыбаться на вопрос о личной жизни так, чтобы никаких вопросов задавать больше не хотелось. Лоренс Найтингейл покидает её постель и сердце, но не покидает дверей бара — каждую пятницу он выходит на сцену с привычной программы, и Дрю с въевшимся автоматизмом выписывает ему чеки с гонорарами. По субботам Дрю катается вместе с матерью на лошади.
откуда вы узнали о ролевой: LYL связь: Скрытый текст: Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь. твинки: пока не обзавелась)	игровые предпочтения скорость написания постов: в среднем пост в неделю, могу быстрее, могу медленнее предпочитаемые жанры: бытовуха-бутовушечка с щепоткой ангста

Liberty Queenie Lovell (Brownstein)
Либерти Куини Лоуэлл (Браунштейн)

Jillian Banks

♫ Massive Attack - Take It There

Возраст и дата рождения: 28 лет, 12 июня 1992

Род деятельности: стриптизёрша, мечтает заниматься бурлеском

Ориентация: бисексуальна

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Eugene Michael Nakamura / Nakamura Yujin
Юджин Майкл Накамура / Накамура Юджин

Phil Kaye

Our existence, she said, is the same way You watch the sun set too often, it just becomes 6 PM You make the same mistake over and over; you’ll stop calling it a mistake

Возраст и дата рождения: 35 лет, 27 марта 1985 года

Род деятельности: совладелец туристической фирмы Visit Japan; гид, экскурсовод, переводчик

Ориентация: гомосексуален, но сам не в курсе

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Опять этот Шеридан со своими твинками, когда они уже уймётся.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Jolene Dorothea Mulligan
Джолин Доротея Маллиган

Lena Headey

♫ Eminem - Legacy

Возраст и дата рождения: 46 лет, 5 февраля 1974

Род деятельности: ведущая ток-шоу «Jolene Mulligan Show» на телеканале NBC

Ориентация: бисексуальна

Джолин Маллиган сцепляет пальцы в замок и выгибает спину, склоняясь чуть ниже к собеседнице:

- Мисс Питерс, - говорит она уверенным деловым тоном, в котором есть едва заметная хрипотца, но нет ни капли теплоты. - Вы же понимаете, что некоторые мои вопросы могут быть для вас... Несколько болезненными, мисс Питерс?

Джолин Маллиган поднимается с кресла и без всяких вопросов наливает Гвендолин Питерс стакан воды - будет очень неловко, если звезда вечера в самый ответственный момент начнёт хрипеть или кашлять.
(Хрипеть и кашлять панк-звёздам положено только на сцене.)

- Разумеется, мы с вашим агентом согласовали список вопросов предварительно. Но мне бы хотелось убедиться в том, что вы согласны с каждым пунктом лично. Пробежимся по тексту ещё раз? У нас осталось немного времени.

В студии Джолин Маллиган расцветает, способная влюбить в себя каждого и каждую, в жизни за экраном - напрягает, если не пугает.
Своей резкостью. Своей холодностью. Пружиной в голосе, пробивающимся через отскакивающую от зубов вежливость вечным напряжением. Тем, что где-то на глубине её полупрозрачных глаз плещется что-то недоброе.
Джолин Маллиган похожа на забытую на поле битвы мину, которая может сдетонировать от любого неосторожного прикосновения, но почему-то это не происходит.

«Шоу Джолин Маллиган» - сплошь торжество беззубого американского бесцветия, споткнувшегося об извечное стремление угодить всем без истинного желания угодить кому угодно на самом деле. «Шоу Джолин Маллиган» - это никогда никакой политики, никакой критики ни нынешнего президента, ни всех предыдущих, никаких оценочных суждений и никаких неожиданных решений. Каждый эфир «Шоу Джолин Маллиган» предсказуем, как наступление рассвета, и именно поэтому оно всегда оказывается в топе - их смотрят в Техасе и в Массачусетсе, сдержанной вежливостью ведущей восхищаются республиканцы и демократы, акулы пера колются иглами-пикировками: удобно ли быть настолько нейтральной? У неё, Джолин Маллиган, вообще есть хотя бы одно мнение, которое она сможет озвучить без страха снизить охват?
Даже аккуратный необрезной маникюр на красивых руках Джолин Маллиган - сама нейтральность. Чистый френч без цветного лака даже самых спокойных тонов.
Нейтральные вопросы, заранее подготовленные ответы, максимально пресный и - упаси Господь! - никогда не пошлый юмор. Никаких провокаций.
«Шоу Джолин Маллиган» никакого отношения к журналистике, разумеется, не имеет.

Это не история Фроста против Никсона - когда вся страна затаив дыхание, следила за самым головокружительным падением в истории современной американской политики, журналисты с ужасом смотрели на то, насколько некомпетентна телезвезда Фроста, когда дело касается сложных вопросов и подковёрных интриг. Это не история Фроста и Никсона - после стольких провалов Фросту попросту повезло победить, а в везение Джолин Маллиган не верит. И вкладывать в фантом везения свои средства и силы она тоже не будет.
Каждый июнь вокруг эмблемы «Шоу Джолин Маллиган» в Twitter, Instagram и The Link появляется радужное кольцо в знак поддержки, но в ночь с 30 июня на 1 июля кольцо исчезает. Джолин Маллиган понимает, когда стоит проявить умеренную гражданскую солидарность, а когда стоит притормозить.

Джолин Маллиган известна своей подчёркнутой нейтральностью и мягким, почти британским юмором, её муж Марко Гарсия известен ролью в байопике про Пабло Эскобара и инициативами экологического фонда, учредителем которого значится, а их приёмный сын Квентин, смазливый юноша с длинными волосами и азиатским разрезом глаз, пока неизвестен ничем, кроме своего происхождения - но он заканчивает первый курс школы журналистики Университета Пейс, да к тому же популярен в узких кругах художников-граффитистов, поэтому, несомненно, вскоре о нём заговорят как о новом Дэвиде Фросте или об американском Бэнкси.
В отглаженной и прилизанной до последнего волоска жизни Джолин Маллиган всё спокойно, стабильно и немного скучновато - в конце концов, деньги и известность всегда делают людей скучными и ничего постыдного в этом нет.

Сердце шестнадцатилетней Джолин Маллиган не бьётся ровно три минуты восемнадцать секунд перед тем, как бригада медиков госпиталя Грейс в Детройте, штат Мичиган, запускают его заново. В тот день похожая на перепуганного кролика молоденькая медсестра с пухлыми щеками и глазами-блюдцами несколько раз пытается попасть Джолин в вену, но у неё так ничего и не получается - они забиты напрочь.

У Детройта, Мичиган, всё плохо, а вот у Персиваля Маллигана всё хорошо - правлению «Крайслера» удаётся выстоять в нефтяной кризис семидесятых не бескровно, но малой для тех времён кровью, а под крылом Большой детройтской тройки дышится спокойно, пусть воздух там и пропитался запахом освежителя для воздуха и бензина.
У Персиваля Маллигана всё хорошо, и он вместе с семьёй перебирается в Оберн-Хиллс, где живётся приятнее и дороже, а вот у Детройта, Мичиган - нет. Детство Джолин приходится на период упадка - уже привычные столкновения банд с нефтяным кризисом только обостряются, улицы наводняют преступность и наркотики. До тринадцати лет Джолин ничего об этом не знает - ничто не должно готовить её к этому знанию. Когда Джолин исполняется тринадцать, уличные грабители убивают Эдит Маллиган из-за вшивой сотки в её итальянском кожаном кошельке.
Конец начинается в тот день, а формально заканчивается весной 1990 года на больничной койке госпиталя Грейс. Именно формально - по факту у дна, на которое попадает золотая по детройтским меркам девочка Джолин Доротея Маллиган, нет нижней границы.

Когда в течение трёх минут восемнадцати секунд за сердце шестнадцатилетней Джолин Маллиган борется команда медиков, не Персиваль Маллиган рыдает и бьётся в истерике под дверью, о нет - Камилла Маллиган, стремительно взлетевшая до статуса официальной жены любовница отца, которой за месяц до этого исполняется двадцать три. Персиваль Маллиган следит за новой женой, но не следит за дочерью, поэтому утешения Джолин приходится искать на улицах - улицы добры к ней, а уличные боги уберегают её от грабежей, изнасилований, пули в лоб или арматуры в голову.
Но не уберегают от героина.

Когда Джолин раскачивается на волнах тёплого опиатного прихода, в её голове наконец замолкают шмели, разъяренные и отчаянные.
Джолин очень недовольна тем, что эту медитацию прерывают.
Джолин сказала бы об этом вслух, но госпиталь сменяется рехабом, и её тело разрывают десять разъяренных демонов, которые не дают говорить связно. Джолин пробивает дрожь.

Вскоре её возвращают домой и сажают на домашнее обучение - лица учителей скучные и серые, лицо отца непроницаемо (он с ней не разговаривает), лицо Камиллы часто приобретает совершенно несчастное выражение, но сердце Джолин это не смягчает.

Университет штата Мичиган - не предел её мечтаний, но за пределы штата её никто не отпустит, к тому же, местную программу по журналистике называют одной из лучших в Америке. В поросших плющом стенах из красного кирпича, в провинциальном уюте Ист-Лансинга Джолин невыносимо скучно, и ломка поднимается откуда-то из самого её нутра - давно уже не физическая, скорее напоминающая о чём-то полузабытом, но бесконечно прекрасном в розовой дымке ностальгии.
Когда Джолин Маллиган, двадцать один год, приходит в себя в полицейском участке Детройта с задранной к бедру юбкой и синяками на внутренней стороне локтей, она ожидает поднять глаза и увидеть несчастное лицо Камиллы. Но Камилла нянчится с годовалым сыном, а вместо неё Джолин видит своего отца.
Персиваль Маллиган бьёт её по лицу с размаху, не беспокоясь о том, что кто-то это увидит.
Джолин больно, но унижение куда сильнее - ничто в мире не способно научить тебя унижаться и быть униженной так хорошо, как героин.
Это становится последней каплей.

«Крайслер» окончательно поднимается с колен, вымоленный Ли Якоккой у забвения, и деньги, как всегда, творят чудеса - героиновая ломка превращается в сильнейший приступ бронхиальной астмы, второй по счёту рехаб для наркозависимых превращается в санаторий где-то в горах Монтаны (крайняя, но, к сожалению, исключительно необходимая мера), и второй шанс вымаливается у Университета штата Мичиган куда легче, чем стоило бы. Куда легче, чем Джолин заслужила.
Второй шанс удаётся вымолить у Университета штата Мичиган, но не у Персиваля Маллигана, который решительно не верит в везение и во вторые, третьи и последующие шансы. Деньги творят чудеса и работают на себя, стирая позорное пятно с репутации Маллиганов так, будто бы его никогда и не было - но теперь все решения Джолин контролируются, покупки отслеживаются, а каждое желание проходит через четыре фильтра целесообразности.
Джолин больше не скучно - она в отчаянии. Долгожданное отцовское внимание приходит несгибающейся диктатурой, вырваться из которой не представляется возможным.

Джолин заканчивает Университет штата Мичиган, больше не срываясь ни разу, Джолин работает в пресс-службе «Крайслера» год, - позорное, но необходимое условие - Джолин послушно посещает всех бесконечных отцовских врачей, готовых отзвониться Персивалю Маллигану с тревожной кнопки при первом подозрении на рецидив, Джолин даже не курит и не пьёт - хотя, видит бог, ей трудно сдерживаться от желания напиваться каждый чёртов вечер по приходу домой. Вставать в колесо праведной жизни трудно, но, видит Бог, самодисциплина - это тоже наркотик. А Джолин Маллиган, как ни крути, неисправимая джанки.

«Доброе утро, Детройт» - это не передача, а сраный позор Америки, но после пресс-службы «Крайслера» она кажется Джолин раем. Из неё получается прекрасная говорящая голова - в прямом эфире её вечно мрачное лицо преображается, расцветает спокойствием буддийского пилигрима, привлекая новых зрителей, готовых подниматься ради неё к восьми утра.
Об утренних новостях Детройта Джолин рассказывает ещё два года. В двадцать пять её зовут в Нью-Йорк.
Ничего сверхъестественного, не работа её мечты, но кто в Дейтройте не мечтает о Нью-Йорке?
О чём мечтает Джолин Маллиган, кроме как о том, чтобы выбраться наконец из-под пропахшего освежителем воздуха и бензином тяжёлого крыла удушающей отцовской заботы?
Джолин не задумывается ни на секунду.

Покорить Нью-Йорк оказывается куда сложнее, чем подмять под себя Детройт, но вскоре сдаётся и он - Джолин начинают узнавать в парках и супермаркетах, иногда у неё даже просят автограф. Совсем изредка - номер телефона.
Утренние новости редко пересекаются с кинозвёздами, но новости Джолин пересекаются с кинозвездой Марко Гарсия. Гарсия молод и он продвигает какую-то третьесортную комедию, в которой играет очередного героя-любовника. От этой комедии Джолин посмотрела только трейлер, как, впрочем, и большинство зрителей - для вечерних эфиров такое недостаточно круто. Но самое то для мелкого утреннего шоу.

Звезда Марко Гарсии загорается после ставшей культовой роли в байопике про Эскобара, а звезда Джолин загорается переходом в вечерний прайм-тайм. Их звёзды не обречены на то, чтобы сиять вместе - просто так удобнее. Вместе им удобно, спокойно и стабильно - это не омрачают ни частые расставания из-за вечных разъездов Марко, ни становящаяся с каждым годом всё более очевидной зависимость Джолин от самодисциплины, ни её не менее очевидное бесплодие.
В тридцать один Джолин становится матерью трёхлетнего Чиня Три Нгуена, сына нищей, необразованной и, кажется, несовершеннолетней вьетнамской эмигрантки, и чёрт ещё знает кого. Чинь становится Квентином, её Квентином - у Джолин нет никаких проблем с тем, чтобы заставлять других поступать так, как она хочет, поэтому Квентин, конечно же, Маллиган.

- Мисс Питерс, - говорит Джолин мягко, с бархатными подтонами, когда свет софитов скрадывает слишком яркий для обычной жизни телевизионный грим у неё на лице. - В последние годы ваша популярность взлетела до невероятных высот. Вашу историю успеха можно без стеснения назвать сказочной. Но мы обе понимаем, что иногда такой успех... Кружит голову.

«Шоу Джолин Маллиган» - это её вершина, это её детище, это её второй ребёнок, едва ли уступающий в любви к первому, порождённый из ошибок и счастливых совпадений, умения красиво держаться и, несомненно, наркомании. С наркотика самодисциплины слезать ещё труднее, чем с героина - ей ли об этом не знать.
«Шоу Джолин Маллиган» - это место, где рождаются и умирают легенды.

Джолин внимательно всматривается в смыкающееся к подбородку сердечком лицом Гвендолин Питерс, - то есть, конечно же, Гвен Ли - но не видит в нём ни грамма понимания ситуации, в которую та попала. Только восторг четырёхлетнего ребёнка, забытого на ночь в магазине игрушек.

- Вы молоды, - гнёт бровь Джолин, слегка склоняя голову. - В вашей жизни много соблазнов. Алкоголь, наркотики... Когда предлагают, то отказаться от этого бывает трудно.

«Шоу Джолин Маллиган» - это всё, что у неё есть.

Растерянность в глазах Гвен Ли становится такой очевидной, что продолжать - всё равно что заталкивать веслом глубже под воду голову захлёбывающегося щенка. Но Джолин её не жаль. Джолин заранее согласовала все вопросы, и неготовность гостьи к ним - уже не её проблема.

Джолин точно не готова к телефонным звонкам, которые обрывают её провода полгода спустя.
Дэвид Корнуэлл выглядит чудовищно. Дэвид Корнуэлл выглядит как лицо с обложки брошюры о последствиях приёма тяжёлых наркотиков. Дэвид Корнуэлл выглядит как оживший мертвец.
Дэвид Корнуэлл признаётся в том, что много лет готовился к этому интервью - в конце концов, нельзя облажаться в таком важном деле, как изобличение чёртовой суки Джолин Маллиган.

- Мистер Персиваль Маллиган заплатил вам за молчание? - вежливо переспрашивает интервьюер, с видимым трудом скрывая отвращение.

- Заплатил, - хохочет Дэвид, и его покрытое оспами лицо идёт волной. - Какие-то гроши, как собаке бросил. У меня всё вышло за три месяца. Три месяца! За восемь месяцев моей свободы, которые должна была отсидеть эта тварь, но её отмазали.

Телефонные звонки обрывают все провода Джолин, входящие сообщения обрывают все соцсети Квентина, её бедного мальчика, который уж точно ни в чём не виноват.
В газетах и интернете появляются архивные снимки, на которых в заброшенных в нефтяной кризис небоскрёбах Детройта Джолин Маллиган вкалывает грязными шприцами героин в свои вены. Нет смысла отпираться - на руках и плечах Джолин те самые татуировки, появление которых она всегда со смехом объясняла «наследием бурной юности». Юность действительно оказывается бурной.
Архивные снимки присылают ей, присылают Квентину, присылают Марко.

Скандал горит ярко, но недолго - они разводятся походя, на колёсах, ради этого Марко даже не приезжает со съёмок из Миссури.
Грозится забрать себе Квентина, но Квентин встаёт стеной, упрямо потряхивая длинными волосами в ответ на все уговоры.

Всё, чего хочется Джолин - это влить себе в вены столько дряни, чтобы уйти в забытьё на сутки.
Всё, что делает Джолин - это выпивает один бокал вина и выходит в прямой эфир в Instagram.

- Я чиста уже двадцать пять лет, - твёрдо произносит она, и выворачивает руки венами вверх, показывает чистую кожу без намёка на следы инфекций.

Когда число посетителей трансляции перешагивает за миллион, Джолин начинает плакать.
Должно быть, впервые за последние двадцать пять лет.

Связь: Элоиз Моррис точно что-то знает.

Пробный пост

Детей Эстер не хочет даже лет в пять, и замуж тоже не хочет - с самого детства отталкивает всё традиционное, девичье, правильное, разбрасывает по дощатому полу немногочисленных кукол и начисто игнорирует домашние обязанности вроде уборки или помощи матери с готовкой. Эстер всю свою жизнь любит только петь и танцевать - как только мать с отцом отвлекаются на своих кроликов (всегда эти чёртовы кролики), она сбегает на чердак, закутывается в старые пыльные шторы, как в платья, и танцует, танцует, танцует...

Даже будучи подростком - тонкокостной глазастой девицей с бесноватой, неуместной в консервативном Канзасе усмешкой, - она не собирается связывать себя и душить свои мечты так называемым женским счастьем. Даже эта дурацкая, ни в одну из минут от зачатия до родов не желанная ранняя беременность, даже появление на свет крошки Хезер её взглядов не меняют. Эстер хочет вырваться из Дерби, из этой проклятой дыры, в которой есть только фермеры и кролики, и ничто не может заставить её оборвать полёт в самом начале.

Эстер не жалеет - она вообще ни о чём никогда не жалеет, потому что не верит в Судьбу, Карму и Неудачу. Нет, Эстер не жалеет, не сомневается, почти никогда не чувствует себя виноватой (редкие отдельные эпизоды - только исключение, которое, как известно, только подчёркивает правило), но порой пугается при мысли о том, что рано или поздно ей придётся столкнуться с последствиями.
Это не вера в Судьбу, Карму или Неудачу - просто сухой факт, основанный на понимании законов мира. Любое действие рождает противодействие. То решение, которое ты приняла в семнадцать лет, однажды догонит тебя, чтобы ударить под дых в сорок два.
И сейчас Эстер сидит напротив Хезер, даже не пытаясь поднять на неё глаза, прекрасно понимая, что ей не хватит на это сил, и чувствует на себе всю силу этого удара.

Поля Канзаса, ферма и кролики кажутся далёкими, как поверхность Марса, отношения со всеми родственниками давно и безнадёжно испорчены, а Хезер пыталась убить себя, и виной этому - только она, Эстер Боэм, которая не потрудилась потратить на неё дольше часа ещё лет десять назад, когда можно было что-то в неё вложить. И виноватая Эстер Боэм в какой-то потаённой, тёмной, уродливой стороне своей души всё ещё считает, что оно того стоило.
Но ей до дрожи и подходящих к горлу рыданий жалко. Не столько Хезер, сколько саму себя. Вот только она скорее согласится откусить себе язык и больше никогда не произнести ни слова, чем это признать.

- Не называй меня так, - сквозь ком в горле выдавливает из себя Эстер, скашивая взгляд куда-то к макушке дочери и надеясь на то, что у неё до сих пор (чёрт возьми, это будет выглядеть дёшево) не потекла тушь. - Не называй меня так больше, милая. Пожалуйста. Называй меня мамой.

Давай ты притворишься, что я ничего не разрушила? Ну давай, детка, не огорчай маму. Не заставляй её плакать.
Эстер протягивает руку, гладит холодными кончиками пальцев почти трупную ладонь Хезер.

- Всегда есть надежда, Хезер. Всегда должна оставаться хоть какая-нибудь надежда.

Jayronica «Jay» Bonnie Munro
Джейроника «Джей» Бонни Монро

Adwoa Aboah

Tedious weeds that the media breeds But the animal gets what the animal needs And I'm sorry

Возраст и дата рождения: 27 лет, 1 января 1993

Род деятельности: фотожурналистка, папараццо

Ориентация: лесбиянка

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Antonia «Tony» Arabella Visser
Антония «Тони» Арабелла Виссер

Famke Janssen

♫ Tori Amos - Wednesday

Возраст и дата рождения: 49 лет, 10 июня 1971

Род деятельности: актёрский агент в нью-йоркском офисе ICM Partners; специализируется на работе с детьми-актёрами и их родителями

Ориентация: открытая лесбиянка

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Joey Oliver Waterfield
Джоуи Оливер Уотерфилд

Federico Cesari

♫ Seafret - Monsters

Возраст и дата рождения: 29 лет, 28 апреля 1991

Род деятельности: композитор, поэт-песенник

Ориентация: бисексуален

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Margaretha Lenora Bernhardt (née Felbermayer)
Маргарита Ленора Бернар (ур. Фельбермайер)

Clara Paget

В небе – звёзды, огонь и лёд, Ледяные колокола. Голос их пронзает небесный свод, Как пущенная стрела.

Возраст и дата рождения: 32 года, 4 сентября 1988 года

Род деятельности: художник-витражист

Ориентация: бисексуальна

В Граце дорога из жёлтого кирпича ведёт вверх по склону к замку Шлосберг. К зиме гора лысеет и скалится острыми ветками, летом - отливает изумрудами раскрывающихся листьев.
Дорога из жёлтого кирпича, изумрудный склон на подъёме к замку Шлосберг, расцарапанный серыми проплешинами красный кирпич крыш, расцарапанное белыми перьевыми облаками и следами от самолётов небо в выцветающую старой фотографией синь, отливающая серым рябь на реке Мур - Грац собирается в осыпающийся проплешинами витраж романского храма в самом сердце Австрии.
Колёса Грацского трамвая раскалывают жёлтый кирпич улиц в стеклянную крошку, когда Маргарита взлетает по улицам вверх и вниз - весь Грац это подъёмы и склоны, впитывающийся в осыпающиеся штукатуркой стены старосветный снобизм и метроном поворачивающейся из привычки и упрямства стрелки часов городской ратуши.
Старосветный снобизм впитывается по жёстким линиям романского храма в лицо матери. Фамилия Маргариты - ошибка, случайное совпадение звёзд, которым оказывается суждено закончить спутниками на соседних, но никогда не пересекающихся орбитах. Передать фамилию и потеряться между мощёными жёлтым кирпичом улицами - Йозеф Фельдермайер уходит из семьи без надрыва и скандала, не сразу, сокращая встречи до коротких вздохов одним воздухом раз в полгода, чтобы затем раствориться вовсе.
Безразличие ранит сильнее нелюбви, нелюбовь впитывается в заломы углов и почти привычна - у Агаты жёсткое романское лицо, мутную темень на дне глаз никогда не рассеивают солнечные лучи, которые не пропускают смыкающиеся стены. На шестнадцатый месяц тишины мать говорит сестре, что не хочет его искать - бередить старые раны, бередить устаканенную стройность жизни и позориться между улицами Граца.
В конце концов, жёстким романским женщинам на самом деле никогда не были нужны мужья. Йозеф Фельдермайер оставляет после себя фамилию и Маргариту, наброски чертежей и каменную пыль, и этого более чем достаточно.
Зимой Маргарите кажется, что хлопья снега летят вертикально вверх, белыми мухами взлетают по мощёным улицам прямиком к вершине замка Шлосберг, чтобы затеряться среди кустистых облаков.
Агата Фельдермайер не любит детских слёз, подростковых истерик, юношеских обид - Маргарита становится для неё случайностью, непродуманным заранее сбоем в чётко отлаженной системе, и её неподготовленность отпечатывается на лице продолговатыми вмятинами. Маргарита всегда плачет детскими слезами, бьётся в подростковых истериках и пестует юношеские обиды в одиночестве - яркие эмоции мать не одобряет. Сначала обидно, а затем почти всё равно - привыкнуть можно к чему угодно на свете.
- Привыкнуть можно к чему угодно на свете, - говорит Маргарита матери, когда ты спрашивает, уверена ли она в том, что приживётся в Вене.
В руках Маргарита сжимает ручку старого чемодана Йозефа Фельбермайера.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Edward William Dorset Calverley-Blackett II
Эдвард Уильям Дорсет Калверли-Блэккет II

Robert James-Collier

♫ Jimi Hendrix - All Along The Watchtower

Возраст и дата рождения: 40 лет, 18 января 1980 года

Род деятельности: актёр в театре «Theatre upon Tyne» (Ньюкасл-апон-Тайн, Великобритания)

Ориентация: бисексуален, предпочитает встречаться с женщинами

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Ричард «сам себе актёр» Сиболд.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Christina Michelle Armand
Su Lan Ngôn
Кристина Мишель Арман
Су Лан Нгон

Veronica Ngo

♫ Thomas Conti - Hotel California

Возраст и дата рождения: 34 года, 21 мая 1986

Род деятельности: учредитель благотворительного фонда; бывшая модель, «ангел» Victoria’s Secret (2007—2010)

Ориентация: гетеросексуальна

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.

Arthur Scott Corey
Артур Скотт Кори

Ben Barnes

♫ Damh The Bard - Spirit Of Albion

Возраст и дата рождения: 28 лет, 22 сентября 1992

Род деятельности: музеевед, научный сотрудник «The 1692 Salem Witch Museum» (Салем, Массачусетс)

Ориентация: гетеросексуален

Место для биографии и характера персонажа. Можно вместе, можно раздельно, можно по пунктам — любое творчество хорошо, лишь бы не в стихах.

Связь: Средство, по которому с тобой действительно можно связаться (можно под хайдом). Обещаем не писать пьяными и по пустякам. Если это твинк, просто укажи здесь основного персонажа, это сильно упростит коммуникацию с АМС.

Пробный пост

Любой пост твоего авторства.