61. Если персонаж устал, как он проводит время?
матрас снотворного + телефон на авиарежим + блэкаут шторы и табличка не беспокоить
если не дёргать, проспит 15 часов и проснётся как медведь после спячки

фото слили в сеть

62. Любимое место в Вульфкрике?
городской вокзал, с которого можно уехать из вулфкрика
по юности любил водить эва девчонок по  местам с историей вроде катакомб и заброшенных шахт, но с годами как-то перестал видеть романтику в пыли, сырости и бомжиных ссаках по углам
63. Куда персонаж путешествовал в своей жизни? Куда бы хотел?
айвен всегда был жаден до нового опыта, так что путешествовать начал уже в юности, когда денег на какие-то фэнси поездки еще не было, но были всякие ворк энд трэвел "мой тарелки в андалусии", которыми он активно пользовался
позднее появились возможности и деньги, так что все свои гештальты закрыл уже годам к тридцати, а турами и вовсе объездил все континенты, кроме антарктиды
берлин ван лове!
64. Что может персонажа смутить?
смутить айвена довольно сложно, но если внезапно напомнить ему о его кринж-высказываниях кокаинового периода, то вы его к этому состоянию приблизите
65. Если персонаж узнает, что вскоре умрет, что он будет делать?
накатает завещение, распределит имущество между наследниками, отдат авторские права бену на вырост, а на остаток денег уйдёт в загул и пробабли объебётся до передоза, чтобы уйти на своих условиях
66. Как персонаж относится к сексу?
с сильно меньшим восторгом, чем ожидается от рок-звезды, как к способу показать свои чувства и без желания везде его пихать
ханжой айвена точно не назовёшь, но беспорядочную половую жизнь он вёл только после переезда в нью-йорк, дорвавшись, так сказать, и то быстро надоело
67. Как персонаж флиртует?
— Эй, повтори этому парню... Чего он там пьёт, в общем, — Айвен склоняется к бармену, улыбаясь по-свойски. В городках вроде Вулфкрика за неприкрытое ухаживание подобного толка всё ещё можно получить пизды, но он же совсем так не выглядит. Простой жест вежливости, ничего такого не значащий, благодарность за обновлённый плейлист.

Объект его интереса совершенно очевидно забронирован городского вида хлыщами в слишком дорогих для этого места туфлях, и Айвен, видит бог, не представляет себе, есть ли вообще в мире место, которое подходит для делового обкашливания вопросиков меньше, но кто он такой, чтобы кого-то осуждать. Вместо этого он кидает в сторону встрепетнувшегося на обновлённый бурбон мужчины ослепительную улыбку и соскакивает с барного табурета, чтобы сменить шарманку самому.

[...]

Айвен склоняется непростительно близко, где-то за полсантиметра до грани приличий и уже вполне неиллюзорного шанса отхватить по щщам, косит глазами в сторону городских вендиго, как раз сейчас заливающих свой голод виски и дешёвыми знакомствами:
— Кажется, ты оказался в нужном месте, но не в нужной компании.

(с) under the gun
68. Насколько персонаж чувствителен к виду крови, смерти, насилия?
не слишком ч
69. Есть ли у персонажа друзья? Какой из персонажа друг?

70. Какой tvtrope лучше всего описывает персонажа?
(для тех, кому тяжеловато с английским, есть чуть менее объемный, но неплохой аналог посмотре.ли)

#p137460,Everett Cooper Jr. написал(а):

Она не помнит, когда в последний раз ела – кажется, позавчера, или три дня назад, или… Последние дни для Ив слились в одно кровавое месиво из тошноты, дрожащих рук, ненависти к себе и раздирающей ее на части изнутри паники – стокилограммовое сердце грузно стучит в груди, и его удары волнами расходятся по всему телу дрожью, тремором оседают на кончиках пальцев. Ей все время так, сука, холодно.

Но сейчас, когда есть хоть какая-то определенность, Ив в странном смысле слова чувствует себя спокойнее: не глупая же, понимает прекрасно, что вся эта ситуация – казнь, и жизнь ее совершенно точно окончена, и это она сама себя привела на этот эшафот, сама заточила гильотину, сама же запустит механизм, чтобы отрубить свою же голову. Кажется, даже смотреть на эту казнь будет она сама – и ликовать вместе с толпой, когда увидит толчками изливающуюся из горловины кровь, зачарованно будет смотреть как жизнь покидает тело вместе с ней. Забавно, что у Ив сейчас в голове такие ассоциации. Женщина в клинике сказала ей: «Поздравляю! Ты подаришь Господу новую жизнь». И всунула их в руку флаер на котором было написано, что Иисус любит ее, Ив, лично.  Ив смотрит сейчас на смятое, но все же такое до омерзения доброе лицо спасителя, и думает о том, что если он ее любит – то почему не может спасти?

В предопределённости исхода и в знании того, что тебя ждет, есть утешение и спокойствие. Больше ничего не надо решать, ни о чем не надо думать, надо только делать как сказали, надо существовать в вакууме чужих решений, надо надо надо – Ив изо всех сил старается быть послушной девочкой, даже рыдать в клинике старается потише, умоляя мать разрешить сделать аборт, хотя внутри у нее бездна и от боли и страха хочется выцарапать себе глаза – чтобы будущего этого никогда не видеть. На материнском лице, почти лишенном от ботокса эмоций, отчетливо видно ликование, когда она шипит такое ядовитое «нет» — и крик оседает внутри Ив, когда она захлопывает рот, и теперь не рыдает вслух, теперь по ее щекам текут молчаливые слезы, на которые по пути домой из Planned Parenthood никто не обращает внимание. Все, как всегда, решили за нее, и эта мысль внезапно поднимает со дна мутной души Ив ил состоящий из грязи, злости и обид. Поэтому она стоит и ждет Айвена – поговорить. Она сама не понимает на черта ей это нужно, если уже все решено, но все равно стоит в промозглом сером мае и упорно ждет – только совершенно непонятно чего. Иисус любит ее, но не настолько, чтобы спасти. А Айвен? Он может спасти ее? Захочет? Как ее вообще спасти? От безысходности хочется выть, но это желание никак не проявляется на лице Ив, только лишь взгляд становится самую каплю чуть более загнанным.

Она не помнит, когда в последний раз ела, зато курит уже вторую пачку только за сегодня – во рту от этого гадко, а сознание словно подернуто туманом, но остановиться Ив не может – ее успокаивает монотонность действий, предсказуемость, хотя давно уже опостылил вкус табака. Она докуривает уже третью сигарету, пока стоит недалеко от входа в школу и ждет Айвена, который должен выйти с уроков с минуты на минуту. У нее у самой сегодня контрольная по испанскому, но ей глубоко поебать на языки, оценки и свое будущее, а еще ей не нравится, как она выглядит – бледная, с темно-синими кругами под глазами, а сами они блестят болезненным лихорадочным блеском, как на духу выдавая ее всю. Все заметят, как плохо она выглядит, все будут обсуждать, спрашивать, а это еще хуже всего происходящего с ней сейчас. Нет. В школу она не зайдет. И поэтому она стоит на улице недалеко от парковки — вид и настроение её под стать промозглой нетипичной для мая погоде – весь день шел холодный дождь, а острый ветер колол щеки, залезал в рукава старой айвеновской толстовки, заставлял вздрагивать и кутаться, натягивая рукава на дрожащие, покрасневшие от холода руки. Боже, почему же ей все время так холодно?

Она думает, что сказать ему – и не знает. Думает, зачем говорить – и не придумывает. Она пытается понять, каких действий ждет от него – и не понимает. Думает только о том, что он ее вроде бы всегда понимал. Кажется. Похоже на то. Это самое близкое, что она получала из похожего на человеческое понимание, и поэтому Ив решается, прийти к нему и рассказать все, а дальше пусть будет что будет.

Когда из школы изливается толпа школьников, Ив натягивает капюшон на глаза, выбрасывает сигарету куда-то в кусты, и высматривает в толпе Айвена, и сердце становится самую каплю легче – уже не сто килограмм, а девяносто девять, но ощущается это как самое настоящее спасение, и Ив позволяет себе нервную, загнанную, робкую, но улыбку, и идет за Айвеном, ожидая пока он отделится от основной толпы и они окажутся хотя бы в относительном одиночестве. Она нагоняет его и дергает за рукав:

— Хэй, минута есть? – спрашивает она, снимая капюшон и оглядываясь, доставая очередную сигарету.

— Поговорить надо, кое-что случилось, — говорит она впервые смотря на него лицо, пытаясь, как всегда и со всеми, предугадать его реакцию на нее – и не может. Именно его реакции — не может никогда.

И ей все еще так чертовски холодно.

Код:

Весь последний семестр ощущается как бесконечный разгон по взлётной полосе, когда самолёт вот-вот оторвётся от земли, но это никак не происходит, и весь адреналин расходуется вхолостую - кончики пальцев подрагивают в нервозном треморе, и Айвен никак не может перестать раздражать всех, постукивая ручкой по любой горзионтальной поверхности, раскачиваясь на стуле и качая ногой, как метрономом. В припадке совершенно ему обыкновенному несвойственной откровенности он вываливает в Майка, топчущегося здесь исключительно для того, чтобы стрельнуть у него четвёртую по счёту сигарету:
- Я купил билет в Нью-Йорк.
И почему-то ждёт, что его слова произведут на того неизгладимое впечатление, но Майк только стряхивает пепел в загаженный унитаз отработанным движением лучшего питчера школьной команды по бейсболу и тянет жвачно-лениво, как будто заторможенно:
- Вау.
А потом добавляет после полуминутной заминки:
- А как же Ив?

Айвен давится собственной сигаретой и выразительно вздёргивает брови, безмолвно переспрашивая [i]I beg your pardon[/i] и не очень понимая, как Ив и Нью-Йорк могут быть между собой связаны в принципе.
- Она не поедет? - Майк неуютно мнётся, явно рассчитывая на повторный сеанс откровенности или хотя бы смачную сплетню, - В смысле... Вы же встречаетесь, так?
Айвен фыркает, выплёвывая табачный дым себе под ноги и приоткрывая форточку, чтобы замести следы преступления:
- Нет, - смеётся он, и голос дребезжит от табака, - Нет, мы не встречаемся.

Посвящать в свои планы Ив он, конечно, не собирается. Не то чтобы это был такой уж страшный секрет - просто что-то подсказывает Айвену, что едва ли эта новость её значительно впечатлит и что-то в этих отношениях изменит, поэтому с чего бы?
Майк, конечно же, как и примерно половина старшей школы Билли Херрингтона, думает, что сам Святой Грааль и тридцать три наслаждения, недоступные проступым смертным, расположены непосредственно между изящно сведённых в коленях в ей не очень-то подходящем стыдливом жесте ног Ив Купер. Чего Майк не понимает - так это того, что если Айвена что-то и выделяет выгодно по сравнению с другими этого Грааля вкусившими счастливчиками, так это точно не завидная регулярность их встреч.
Что выделяет его [i]тогда[/i], Айвен не знает и сам.

Когда они встречаются в последний раз, Айвен откидывает голову на колени Ив, лениво теребит гитарные струны, наигрывая первые аккорды роллинговской Angie и спрашивает:
- Ты когда-нибудь хотела, чтобы о тебе написали песню?
Из его уст это звучит как нечто среднее между игривым предложением и неясной угрозой.

- Есть планы на выпускной?
Айвен смеётся - если бы Майк знал, что такое ирония, из него бы вышел неплохой шутник.
- Не пойти на выпускной, сэкономив время и деньги, накуриться на крыше амбара папеньки и смотреть на звёзды. Хорошие планы?
- Недурные. А если серьёзно, ну, скажешь, если всё-таки соберёшься? Джош обещал притащить бухла. Потусим...
- На свидание меня приглашаешь?
- Да пошёл ты, - Майк тыкает Айвена локтем в бок, но всё-таки смеётся, - ладно, давай. Спишемся.
И тут его ловит Ив.
- Погано выглядишь, принцесса. Простудилась? Я умру, если не поделишься сигаретой, - Айвен легко наклоняется к Ив, нахальным самоуверенным движением ворует сигарету из уголка её губ, затягивается и возвращает на место. - Этот пидорас Майки перетаскал всё моё курево. Сами мы, блять, не купим, мы же [i]спортсмены[/i].

Ив действительно выглядит погано: лицо бледное, под воспалёнными как будто от слёз глазами залегли синие тени. Ей, если честно, даже идёт. Добавляет некого почти викторианского трагизма, который на другой внешности смотрелся бы пошло. Как и все эти хорошо звучащие только в кино фразы вроде: "Надо поговорить".
Айвен против воли напрягается, но не подаёт виду и беспечно пожимает плечами, отвечая той же монетой исключительно из соображений природной вредности:
- Какое совпадение. Мне тоже нужно с тобой поговорить.

В какой-то момент реальность становится настолько похожа на трижды пережёванную, побитую временем и крысами порченную плёнку, на которой записывали плохие нуары сороковых, что Айвену на секунду становится жаль, что он не захватил с собой шляпу.
Как-то очень некстати вспоминается, что алкоголь он, вообще-то, никогда не любил - за весь этот лиризм, который против воли начинает из тебя лезть, отравляя воздух ядовитыми миазмами вязких ностальгических соплей, и песни после этого выходят жалкие, жалобные.

Кокаин очищает разум, заставляя почувствовать себя Господом Богом.
Алкоголь низводит обратно до человека, в общем и целом существа довольно жалкого и не слишком интересного в принципе.

На языке оседает почти забытый привкус, который обратится днём позже в мучительное похмелье, гадостно-маслянистый, подслащенный - в чём-то он, всё-таки, устаревшим с восемь десятков лет как штампам не следует и в чистом виде предпочитает не пить. Айвен вздёргивает голову и щурится, нечитаемо ухмыляясь своему сегодняшнему менестрелю, который ухитряется восхитительно опошлить уже очень пошлую картинку ещё сильнее, разбавив её мягким баритоном Айзека.

- Я вас, кажется, где-то раньше видела? - мнёт губы где-то с полчаса как легальная девчонка по соседству.
- Я актёр, - пожимает плечами Айвен, мажа по ней быстрым, впроброс взглядом, подмигивает, дёргая уголками губ, - Приходи на спектакль, как будет настроение. Свожу за сцену.

Это не флирт, да и вряд ли настоящего флирта ему или ей сейчас бы хотелось - в городках вроде Вулфкрика редко прокатывает фокус с поддельным ID, но ей совершенно точно не сильно больше двадцати, а Айвен, пусть и решивший по случаю выхода в люди подстричься и даже побриться, выглядит достаточно потасканно, чтобы вызвать не кокетливое желание познакомиться, а лёгкий испуг.
Протухший за полчаса до начала ни к чему не обязывающий смолток. Ленивая беседа.
Виски-колу он добивает залпом и тут же пододвигает к бармену с безмолвным предложением повторить. Нуарной пошлятине этого вечера не хватает только въевшегося в деревянные панели запаха сигар, и всегда бывшее живым воображение дорисовывает его самостоятельно, а Айвену вдруг становится невероятно скучно, и ничего хорошего эта скука обычно не сулит.

- Эй, повтори этому парню... Чего он там пьёт, в общем, - Айвен склоняется к бармену, улыбаясь по-свойски. В городках вроде Вулфкрика за неприкрытое ухаживание подобного толка всё ещё можно получить пизды, но он же совсем так не выглядит. Простой жест вежливости, ничего такого не значащий, благодарность за обновлённый плейлист.

Объект его интереса совершенно очевидно забронирован городского вида хлыщами в слишком дорогих для этого места туфлях, и Айвен, видит бог, не представляет себе, есть ли вообще в мире место, которое подходит для делового обкашливания вопросиков меньше, но кто он такой, чтобы кого-то осуждать. Вместо этого он кидает в сторону встрепетнувшегося на обновлённый бурбон мужчины ослепительную улыбку и соскакивает с барного табурета, чтобы сменить шарманку самому.
Айзек так Айзек.

Секунду спустя он уже барабанит пальцами по барной стойке в такт мелодии, где-то на грани слышимости подпевая максимально блядскому baby did a bad bad thing, встречается с незнакомцем взглядами - кому надо, как говорится, тот поймёт. В его чертах ему видится что-то знакомое, как припев песни, называние которой никак не можешь вспомнить, но Айвен решает не развивать эту мысль.
В Вулфкрике все так или иначе немного знакомы, нравится тебе это или нет.

Айвен склоняется непростительно близко, где-то за полсантиметра до грани приличий и уже вполне неиллюзорного шанса отхватить по щщам, косит глазами в сторону городских вендиго, как раз сейчас заливающих свой голод виски и дешёвыми знакомствами:
- Кажется, ты оказался в нужном месте, но не в нужной компании.

#p119231,Everett Cooper Jr. написал(а):

Жизнь в виде толпы нью-йорских шерхолдеров, приехавших на встречу акционеров, заносит Эверетта в бар.

Сегодня на его долю выпало целый день ублажать эту толпу невероятно важных для отца акционеров, приехавших в глубь Миннесоты прямиком из своих манхэттенских квартирок, чтобы посмотреть на то, «как развлекаются тут у вас на Среднем Западе». На заявления Эва о том, что из развлечений тут только экологические катастрофы и пропажа людей, они громко смеются, сочтя Эверетта отличным шутником, и один из них даже говорит ему, что Эв «нравится ему гораздо больше его скучного, угрюмого отца». Эву это льстит, только вот он ни разу не шутит. Но в веселых молодых шерхолдерах, так похожих на него во взглядах на бизнес и возможности развития этого региона, а значит расположенных к нему благосклонно, он видит возможность, которую упускать нельзя. А возможность эта — неприязнь к его закостеневшему насмерть отцу. Так что Эверетту даже не нужно цеплять на лицо фальшивую улыбочку, потому что по лицу сама собой растекается настоящая.

Эверетт ведет их в один из небольших баров на окраине города, который, по его мнению, выглядит наиболее аутентично — они-то все в костюмах, и в Нью-Йорке бы они выглядели совершенно органично в таком месте, но в Вулфкрике — они выходят почти комично. И оттого они в таком восторге.

Деревянная обшарпанная стойка облита желтым приглушенным светом, тут самую каплю душно, но это не мешает, а даже наоборот, подчеркивает неповторимую атмосферу —  злаковый запах солода и масла для фритюра, смешанного с солью, сладкими дешевыми духами, и запахом пота — тут отдыхает рабочий класс Вулфкрика.

Но самое главное — в углу стоит старый музыкальный автомат, благодаря которому комната наполняется чуть шипящими от старости машины звуками классического рока и кантри. Эверетт и в обычные дни сюда, бывает, заходит (хотя и не в таком виде, как сейчас) — как раз из-за музыки, ее волшебного, старого звучания прямиком из прошлого века, из времен, когда еще Эверетта не было на этой земле. Бармен кивает Эву, засмотревшемуся на автомат, и гордо говорит:

«Ничего моложе 89 года в моем баре не играло никогда».

Эверетту это нравится, он одобрительно кивает, и говорит со смешком:

«Разве записывалось хоть что-то хорошее после 89?». Бармен почтительно кивает понимающему все Эверетту. Это место — загнанный в физическую оболочку вечно ускользающий сквозь пальцы момент. Эверетту не близка эта эстетика, но ему нравится музыка и теряться среди ее чуть шипящих басов, растворяясь в чьем-то воспоминании о моменте, и самого себя ощущая скорее каким-то далеким воспоминанием о чувстве, чем человеком.

И он, выпив пару бокалов дешевенького бренди, идет ставить что-то в любимом автомате, долго перебирая песни — он уже пьян, и его накрыло сладкой ностальгической меланхолией, которая насквозь пропитала это место.

Вокруг парней уже кружат разного вида девицы — Эв живет тут всю жизнь и насмотрелся на таких, но нью-йоркским в диковинку эти дамы — тут самая разношерстная публика, но Эв еще раз убеждается, что этот бар облюбован местными. Женщина за 40, похожая на Долли Партон, бойко подходит к Эверетту и предлагает ему угостить ее. Не сегодня, говорит Эверетт даме, подмигивая парням, которые во всю общаются с местными женщинами, но из вежливости все же заказывает ей выпить. И, кажется, он наконец знает, что поставить.

Мягкий свет, тяжелый, плотный воздух, и каждый вдох — как затяжка. Эв прикрывает глаза, позволяя ленивым переливам гитары растечься по телу вместе с алкоголем — он ощущает так явно, как вечно напряженное тело медленно захватывает мягкость, расслабленность, такую может принести алкоголь лишь в таких местах и под такую музыку. И даже не так уж страшно потерять контроль над всем — один раз можно, всего один раз, всего разочек, можно прикрыть глаза и дать потоку унести себя, дать себе расслабиться и не думать о будущем, о шерхолдерах, провались они пропадом, об отце, о бесчисленных неудачах и легко поддающихся счету удачах. Сейчас есть только гитара, громкий, такой искренний, женский смех где-то в углу бара, глухой стук наполненных бокалов и поскрипывание старого деревянного пола под старыми кожаными сапогами местных и лакированными туфлями его нью-йоркцев.

Эверетт вздыхает глубоко, снимая абсолютно лишний пиджак, расстегивает пару пуговиц на рубашке, чтобы легче дышалось, закатывает рукава и заказывает еще один бокал самого дрянного бренди в этом самом лучшем месте на земле.

И шепчет вместе с Айзеком:

Nobody loves no one.
4460

#p128375,Everett Cooper Jr. написал(а):

Эверетт, до этого мирно покачивающийся на волнах ностальгических мыслей и резко выдернутый из них, приподнимает бровь, когда ему обновляют бурбон, и сначала думает, что это Долли Партон хочет вернуть ему жест вежливости, но бармен кивает на мужчину и.

Конечно же, он с полувзгляда его узнает.

Прошло восемнадцать, сука, лет, а он его узнает – странно, как один взгляд на человека может скосить целую взрослую жизнь, мгновенно перенося в 2006, и в этом своем прошлом вы оба другие. Он снова становится мальчишкой с надменным выражением лица, не общающимся ни с кем кроме своего избранного круга, но украдкой бросающим жадные взгляды в спину другого мальчика через весь школьный коридор. И все это кажется таким реальным, словно те мальчишки все еще живы.

Только что Эв наслаждался ностальгией, потому что она была не его – а теперь во рту появилась какая-то отдающая жалостью горечь, но определить природу этой эмоции Эверетт не в силах, даже если бы захотел – он выпил слишком много по своим меркам, и способность рационализировать все воруг куда-то отваливается, и остаются только ощущения и чувства. Такое Эв не любит, но уже ничего не может поделать, ни отогнать этих эмоций, ни пересилить их – теперь ему остается только мученически принять их и прочувствовать. Видит бог, он ненавидит такие яркие чувства и эмоции, какие в нем вызывал тогда, жизнь назад, Айвен, ненавидит всей душой, но, только сейчас, в момент когда они сметают его, он понимает, как жаждал испытать их снова.

Эв склоняет голову набок и чуть прищуривается, чтобы разглядеть получше мужчину, которым стал тот мальчик из его пожелтевших от времени воспоминаний. Он изменился и одновременно остался тем же самым — видно по глазам, глаза у него такие же, как были, абсолютно, словно Айвена на коснулись все годы, непоправимо оставляющие шрамы на всех людях – но не на нем, хотя Эверетт знает, что жизнь Айвена не была бесконечным праздником. Странно, но именно по глазам он его и узнал, только потом взглядом начав выцеплять из образа все остальное – отросшие волосы, заострившиеся черты лица, плечи кажутся шире, чем 18 лет назад, в желтом полусвете бара не видно разбороздивших лоб морщин, но Эв знает, что они там есть, потому что у него – такие же.

Он провел много лет в принимая тот факт, что порой люди дымкой появляются в жизни друг друга лишь на короткий промежуток времени. Он думал об этом, пытаясь, по своей привычке, вынести из этого какой-то урок, подвести итог, но сколько бы ни пытался, именно с Айвеном – не прокатывало. Он изо всех сил хотел, чтобы это было чем-то финальным, чем-то прошедшим, но не мог – их не-дружба, не-романтика так и осталась чем-то незавершенным для него. Он думал о том, что прошел сквозь жизнь Айвена как бестелесное приведение, просто ветер, всколыхнувших зановеску. А как прошел сквозь его жизнь Айвен? Когда Эв был младше и говорить самому себе правду было невыносимым – он не краснея врал себе говоря, что для него Айвен тоже был просто мгнвением, ничего не значащим, но Эву уже не двадцать, и даже не тридцать, чтобы позволять себе такую роскошь как самообман.

Тягучие и темные, как смола мысли, прерывает песня, которую ставит Айвен, и Эверетт не может сдержаться от того, чтобы не расхохотаться коротко, запрокинув голову. Боже, Айвен пытается его снять. Песня не оставляет никаких шансов подумать что-то другое.

Когда он опускает голову, его взгляд встречается со взглядом Айвена и они так близко, что наверняка кто-то уже косится в их сторону, но Эву плевать, он улыбается азартно и плотоядно, потому что ему вдруг приходит в голову самая лучшая мысль на земле.
Он столько лет мечтал о завершенности того опыта, он не облекал это в слова, но он жаждал финала этой истории, подведения итога, и сейчас он понимает, что у него есть шанс поставить точку в этой истории. Тогда ведь, в 2006, они даже не поцеловались, внезапно понимает он. Этого Эверетт Айвену так и не простил.

А голос у него изменился – стал стал глубже, проникновенный и пронизывающий, но интонации совсем те же самые – почти ленивые, беззаботные, таким Эверетт, ни секунды в своей жизни не бывший легкомысленным, мерзко завидовал. 

-Предлагаешь компанию получше? – Эверетту безумно интересно узнать у Айвена, что он чувствует сейчас, увидев его спустя столько лет, и, одновременно, ему абсолютно поебать.

-Моя очередь, — говорит Эв, когда поставленная Айвеном песня заканчивается, и идет к автомату, к которому в этот момент выстроилась уже очередь, недовольно гудящая на Эва, но он каждому из них раздает по двадцатке, или десятке, или сотке (потому-то кто-то присвистывает) и проталкивается к автомату.

Ему нужно поставить эту песню.

Он смотрит на Айвена с другого конца бара (прямо как тогда, в школе, смотрел через весь коридор), улыбаясь азартной улыбочкой, и подожжённая бурбоном кровь обжигает шею, необходимо расстегнуть еще одну пуговицу, дышать вообще невозможно. Песня идеальна. В такт с ней Еверетт тихонько покачивается из стороны в сторону, и подпевая двигается к компании, только что зашедшей в бар с улицы – у него рекорд, он не курил 4 месяца, но ради такого события, как финальная глава в его многолетней безответной недовлюбленности, он готов пожертвовать этим.

"So mo-my-mama, mama-mo-my-mum
Take a look now, look what your boy has done
He's walking around like he's number one"

Он стреляет сразу 2 сигареты, и снова подходит к Айвену, чтобы одним глотком допить свой бурбон и спросить:

-Курить пойдешь? – ответа Эверетт не дожидается, и, зажав губами одну из сигарет, направляется к выходу из бара.
Лицо Эва обдает холодом ночи, когда он выходит на улицу, и звуки музыки становятся дальше, а шепот, которым Эверетт подпевает – громче.

"Words to memorize, words hypnotize
Words make my mouth exercise
Words all fail the magic prize
Nothing I can say when I'm in your thighs"

Этот бар прекрасен еще и тем, что он совсем на отшибе – стоит только завернуть за угол и единственным свидетелем любых твоих действий будет только холодный ветер и полумесяц на небе.

Распаленный ностальгией, злостью и алкоголем, он чувствует как в узел скручиваются все эти эмоции где-то в районе солнечного сплетения, а губы покалывает от предвкушения. Он хочет поцеловать Айвена грубо, жестко, стукаясь зубами, совсем не так, как поцеловал бы 18 лет назад.

И все же. 

Эверетту безумно хочется узнать, что чувствует Айвен смотря на него сейчас, спустя столько лет.
6323

#p126662,Rosemary Carlile написал(а):

Розмари Вера Карлайл — Rosemary Vera Carlile

• daisy edgar-jones
12/09/2007, 16 лет // школьница, виолончелистка, почётный член общества бёрдвотчеров Вулфкрика, заядлый коллекционер марок и сожалений*
✓ Выпускница музыкальной школы по классу виолончели (постер с Жаклин Дю Пре вместо рок-звёзд на стене);
✓ Кандидат в мастера ФИДЕ среди женщин (шахматы >>> видеоигры);
✓ Почётный член Общества бёрдвотчеров Вулфкрика;
✓ Член Окружного общества филателистов;
✓ Волонтёр в местном доме престарелых.

✓ Хорошая дочь (с Джиной не получилось, но с младшей родители точно наверстают);
✓ Любящая сестра;
✓ Преданная подруга;
✓ Пипл плизер;
✓ Комнатная бунтарка;
✓ Saddest little baby in the room;
✓ Definitely gonna fuck this up.

*не будет лишним отметить, что Розмари стала чемпионкой окружного этапа Spelling bee в восьмом классе.

rosemary's playlist

Maple Glider — As Tradition
The Killers — Runaway Horses (feat. Phoebe Bridgers)
Taylor Swift — Wildest Dreams (Taylor's Version)
Vance Joy — Riptide
Stevie Nicks — Edge of Seventeen
Taylor Swift — mirrorball

aesthetic

#p146257,Rosemary Carlile написал(а):

	●  сиблинги
		имя: geena & james carlile возраст: 30 и 25 род занятий: творческие личности* внешность:  emma mackey & jannis niewöhner ориентация: с младшими сёстрами личную жизнь не обсуждают

car seat headrest — running up that hill

● a b o u t /// about you geena Джеймс любит шутить, что напротив определения слова «проблема» в Оксфордском словаре стоит фотография Джины. В детстве Джина ожесточённо молотит Джеймса подушкой, таскает за вихры, пока тот визжит, как девчонка, а потом рассказывает — по страшному, разумеется, секрету, — что его в детстве усыновили («Твои настоящие родители были артистами бродячего цирка. Их съели тигры»). Родителей впервые вызывают в школу из-за неподобающего поведения, когда Джина учится во втором классе. В полицию — в восьмом. Джина — не находящая выхода фрустрация, обращающаяся в бессильное и в конечном итоге бесполезное бешенство. Она самозабвенно колотит одноклассниц и регулярно доводит мать до слёз. Она влезет, кажется, в любую идиотскую авантюру и согласится принять участие в мероприятии любой степени сомнительности, если это поможет скрасить её сегодняшний день. — Пошёл нахер! — верещит на увещевающего её хотя бы подумать отчима семнадцатилетняя Джина, собирая вещи. — Ты мне не отец! Отец Джины появляется в их жизни редко, но всегда с помпой: звонит поздравить с днём рождения, едва складывая заплетающимся языком буквы в слова, колотит в дверь, сотрясая тишину их тихого и мирного спального района воплями «Миранда, открой дверь, наглая ты сука», пока вместо матери на порог не выйдет отчим, чтобы спустить его с лестницы. У Джины нет никаких иллюзий. Трудно злиться на того, о ком всё прекрасно понимаешь. Трудно смириться с тем, что в глазах родственников ты — всего лишь напоминание об ошибках, совершенных в юности, несложившемся браке, разрушенных надеждах. Страшно думать о том, сколько нужно сделать, чтобы чужие ожидания оправдать. — Вся в своего отца, — в сердцах выплёвывает мать. И Джина заходится истерическим хохотом. james Джеймса нельзя не любить, не устают повторять родители, учителя, тётушки, многочисленные мамины подруги. Джеймс — настоящий подарок после бесноватой Джины: умный, смышлёный, в меру дерзкий, чтобы не стать занудой, но как-то интуитивно понимающий, когда стоит остановиться. Талантливый. Джеймс поёт, играет на гитаре и в шестнадцать лет, достигнув самого подходящего для этого возраста, собирает свою группу. Джеймс нравится девушкам и ухитряется даже расставаться с ними так, что никто в итоге не обижается по-настоящему — если бы бывшие могли оставлять отзывы, как на трипэдвайзоре, он бы набрал уверенные 4,8 (немного скинула Кэрол, но Кэрол вообще была та ещё сука, спросите у любого). Джеймс из тех, у кого всё получается хорошо с первого раза. Джеймс из тех, что в итоге совершенно не понимают цену вещам. У тебя большое будущее. Блестящие перспективы. Ты хорош собой и талантлив. Тебя нельзя не любить. ...услышав это в очередной раз, Джеймс начинает задыхаться. В первый раз он путает паническую атаку с сердечным приступом и думает, что умирает. Вскоре он привыкает, потому что припадки животного экзистенциального ужаса становятся регулярными. Бездна смотрит в него, когда Джеймса спрашивают, когда он, со всем своим обаянием, со всеми талантами, собирается из Вулфкрика уехать. Джеймс саботирует отъезд в колледж, проебав время поступления и соврав, что не прошёл. Джеймс застревает в Вулфкрике, как муха в янтаре, мучительно боясь сделать шаг вперёд. Так ли ты талантлив, если тебя есть с кем сравнить? Может ли так случиться, что этого таланта недостаточно? rosemary Это что-то вроде пакта о ненападении — они никак не проговаривают это вслух, но как-то подразумевается, что в присутствии Розмари  Джина, так уж и быть, потерпит пару часов, не оттаскав Джеймса за волосы, а Джеймс постарается не скинуть на старшую сестру по старой памяти пару-тройку разбитых ваз. Розмари остаётся загадкой для обоих, немым вопросом а мы точно родственники — тихая, слишком правильная, невозможно скучная. Виолончель вместо гитары, шахматный кружок вместо шумных вечеринок до середины ночи, захватывающее всё пространство вокруг неё совершенно подросткам несвойственное стариковское запустение. Джина и Джеймс никогда не говорят об этом вслух, но как-то подразумевается, что Розмари они должны защищать. — Больше слушай нашу мать, — фыркает Джина, стряхивая пепел с кончика сигареты и скрещивая руки на груди. — Умрёшь никому не нужной одинокой кошатницей в ожидании единственного. — Приходи в субботу на концерт, — подмигивает Джеймс за семейным ужином. — Хоть узнаешь о том, что после 1904 года ещё писали музыку. С Розмари никогда не бывает проблем, и Джина и Джеймс даже немного этому завидуют. Завтра её жизнь будет точно такой же, как сегодня. Её будущее безоблачно, переспективы прозрачны, а планы нерушимы. По крайней мере, так им кажется до тех пор, пока Розмари не говорит, что беременна. /// about me • Джина — единоутробная сестра Джеймса и Розмари, появившаяся от первого брака матери, не продлившегося долго; • Джеймс — музыкант, играет в группе, сольно или сессионно, как вам больше понравится, и все пророчат ему большое будущее, когда он уедет наконец из Вулфкрика; • Джина ушла из дома, хлопнув дверью, в свои семнадцать и перебивается случайными заработками (какими — выбирайте на свой вкус); • Тараканы в голове есть у всех троих, но никакой ужасной драмы во взаимоотношениях сиблингов никогда не было — они привычно ворчат друг на друга, периодически дерутся за последний пудинг в холодильнике и всё ещё не договорились, кто будет кем из тоталли спайс, но друг друга они искренне любят и вообще «это идиот, но это МОЙ идиот»; • И нет, их родители не исчадья ада, а семья не претендует на звание худшей на планете, но всё сложно. geena & james vibes

● связь [гостевая/лс]

#p23117,Spencer Crosby написал(а):

SPENCER DELANO CROSBY — СПЕНСЕР ДЕЛАНО КРОСБИ

• armie hammer
03/03/1988, 36 лет // девелопер, лэндлорд (унаследовал часть земли и имущества от родителей), чёрт ёбаный

bob dylan — visions of johanna
tony bennett — tender is the night

Последний гвоздь в крышку гроба клана Кросби вбивает Нефтяной кризис со всеми его социально-экономическими последствиями, но на самом деле всё начинает разваливаться гораздо раньше, ещё в Великую депрессию.
Первым комом, брошенным в свежеразрытую могилу, становится тысяча девятьсот двадцать четвёртый год.

Срок давности длиною в сотню лет в масштабах Вулфкрика не принимается за существенный. Слухи здесь живут гораздо дольше, чем люди: они всё ещё те самые Кросби, убийцы шахтёров с шахты Милфорд. Синоним демонстративного потребления, опасной вседозволенности и неприличного богатства.
(«Богатства», ха.)

Миссис Кросби теребит тонкую нитку вьетнамского жемчуга на шее, трёт пропитавшимися никотином пальцами перебитые мигренью виски, жалуется на слабое здоровье и планирует визит на минеральные источники Баден-Бадена, сидя в ресторане с подружками и как бы случайно забывая оплатить счёт.
Мистер Кросби проигрывает состояния в Блэкджек, доверяясь слепой удаче, раз за разом поворачивающейся к нему самой неприглядной стороной.
Руфусу, Спенсеру и Маркусу остаются объедки.

Особняк с башенками в неороманском стиле, построенный на берегу озера Мунлайт ещё стариком Мэшем по последнему писку моды в 80-е годы XIX века, ветшает и пустеет. Дырами в семейном бюджете не залатаешь черепичные проплешины и подтёки плесени.
Но если Кросби и сохраняют что-то из другой, прошлой жизни — так это умение держать лицо.

Спенсер увлекается гольфом и греблей, свободно говорит на четырёх иностранных языках, уверено держится в седле, не падает в грязь лицом ни в обсуждении классической музыки, ни на танцах, ни в игре на фортепиано, держится за семейным ужином с достоинством маленького лорда и владеет ещё сотней восхитительно бесполезных на излёте XX века навыков. Он стабильно держится в сторонке, всегда где-то посередине — старший Руфус принимает на себя весь груз родительских ожиданий. Маркус — младший, любимый, залюбленный. Спенсер просто есть.
Спенсер задыхается от нафталиновой вони среди поеденных молью гобеленов и въедающейся под кожу пыли и опасно близок к рубежу, за которым обыкновенно следует бессмысленный и беспощадный подростковый бунт, когда встречает Джоан.

Джоан пробегает по коридорам особняка Маршалла Кросби, разгоняя застоявшееся молчание, распахивает настежь плотно зашторенные окна, поднимает сквозняки, вспугивает местных призраков. Джоан категорически не нравится матери и, как это часто бывает, добивается скупого одобрения отца. Джоан дышит юностью и жизнью, которых в особняке Маршалла Кросби нет.
Джоан задирает голову, чтобы посмотреть ему в глаза, когда говорит ему, что ждёт ребёнка, но Спенсер только пожимает плечами.
Значит, будет ребёнок.

«Благородно, но глупо», — едко усмехается отец, когда Спенсер заявляет, что хочет на Джоан жениться, но Спенсер, конечно же, не слушает, ведь ему двадцать, он влюблён. Джоан сжимает его руку, прижимает к своему растущему животу, спрашивает: ты хочешь мальчика или девочку?
Спенсер копается у себя внутри и не может найти там ничего, кроме прохладного безразличия. Мальчик, девочка — если честно, наплевать.
Спенсер хочет только Джоан.

Свадебные колокола перемежаются похоронными песнопениями, а мистер и миссис Кросби начинают всерьёз беспокоиться за психическое здоровье среднего сына, когда Спенсер запирается в одной комнате с гробом и не выходит сутки, срываясь на каждого, пытающегося его оттуда вызволить. Мальчик слишком молод для таких трагедий, шепчет тётка Патрисия, поджимая обведённые в окаёмку цвета бордо тонкие губы, этому поколению противопоказано жениться до тридцати лет.

Тётка Патрисия вздыхает, достаёт из колыбельки и берёт на руки надрывающую чистые здоровые лёгкие маленькую Луизу.
Спенсер не вспоминает о Луизе весь следующий год. Все следующие шестнадцать лет.

Он не винит её, ни словом, ни мыслью, в гибели Джоан.

Что она, в конце концов, могла сделать.
Как она, в конце концов, могла на это повлиять.

Но всё, что он испытывает по отношению к дочери — это всё то же вязкое, утапливающее в себе безразличие вперемешку со смутным чувством вины.
От чувства вины Спенсер и сбегает, когда уезжает из Вульфкрика. От вины и захватывающей всё пространство вокруг нафталиновой пыли.

Сент-Пол не назовёшь деловым центром мира, но дышится там на порядок легче. Вдали от ярма того самого Кросби из тех самых убийц-шахтёров-Кросби, прогнившего наследия, возведённого в абсолют нелепого в новом веке снобизма и осыпающейся черепицы. Возвращаясь домой, он из раза в раз с ужасом видит, как на лицах братьев прорастает то, что он так привык видеть, глядя на родителей — простой, тухлое отчаяние, великосветская скука.
Спенсер, конечно же, не такой. Спенсер целится в игольное ушко в попытках угодить в воронку шанса, чтобы прервать, наконец, порочный круг — и рано или поздно это приводит его туда, откуда он начал.

Дом старика Мэша зарастает плесенью и утопает в озёрной тине. Шестнадцатилетняя Луиза пытается облагородить его, сажая в саду цветы. Россыпь розовых кружав у мшистых стен напоминает пятна багульника в болотной ряске.
И всё бы ничего, но теперь по коридорам дома ходит она.
— Тебе нравится Вульфкрик, Глория? — спрашивает Спенсер.
И как-то подразумевается, что этот вопрос останется риторическим.

---

» Потомок одной из семей-основателей Вульфкрика;
» Вернулся в город, чтобы make clan Crosby great again и готовить к перепродаже оставшиеся в наследство земли и часть имущества. Также строит крайне амбициозные планы по всяческому улучшению пребывающей где-то в жопе туристической индустрии Вульфкрика;
» Fake it till you make it как неофициальный девиз клана Кросби;
» Что-то про семейные саги и призаков;
» Что-то про молодую супругу Руфуса, Глорию.

история клана Кросби би лайк

сорри, луиза

и ещё мемное

Код:

[quote="#p129022,Rosemary Carlile"][align=center][img]https://forumupload.ru/uploads/001c/1b/37/168/843013.jpg[/img]
[size=10][rosemary & owen // november 2023][/size][/align][/quote]

#p129056,Rosemary Carlile написал(а):

Утром вторника школьный коридор встречает её перекошенным от злости лицом Джонни ФитцПатрика с едва успевшей подёрнуться корочкой ссадиной на нижней губе и наливающимся сливовым синяком под левым глазом. Встретившись с ней взглядом, Джонни закатывает глаза и выплёвывает в выцветший ковролин грязное ругательство, а затем, будто поддавшись порыву, широким шагом подходит к её шкафчику и шипит, склонившись слишком близко к лицу:
— Не могла предупредить, что твой трахарь тоже там будет?
Розмари глупо хлопает ртом, как выброшенная на берег речная рыба, и может выдавить в ответ только:
— Что?

Утро понедельника встречает по-библейски строгим наказанием за все совершённые за день до грехи: слишком яркие солнечные лучи мажут по помятому и опухшему от слёз лицу, официально срывая ленточку с первого в жизни похмелья, но это было бы ещё не так страшно, если бы Розмари удалось отключить все сопутствующие пробуждению мысли. Мозг выуживает из памяти с избирательной жестокостью вивисектора все самые стыдные воспоминания о прошедшей вечеринке, и в первую очередь ей хочется перестать существовать. Исчезнуть. Вернуться на пару недель в прошлое и наплести Линдси что-то про занятость, близящиеся сроки сдачи эссе по литературе, свою нелюбовь к костюмированным тусовкам и аллергию на алкоголь. Едва ли это изменило бы ситуацию, потому что, видит бог, если Линдси решила, что ты будешь с ней на вечеринке — ты на ней будешь.
Но можно было бы хотя бы попытаться.

В школу Розмари не идёт, сказавшись простуженной и выразительно пошмыгав носом перед сразу же начавшей волноваться мамой, и остаток дня проводит в своей комнате, разглядывая любезно раскинувшийся над ней потолок и тихо ненавидя себя. Мобильник мигает уведомлением с сообщением от Рона: «Как прошло? Сразила всех своим образом?».
«Даже не спрашивай».
Но прятаться в комнате вечно невозможно.

Розмари так и остаётся стоять у шкафчика, беспомощно хлопая ресницами, когда Джонни так же резко срывается с места и уходит, не оборачиваясь. Чарли качает головой и неловко смеётся, явно пытаясь разрядить атмосферу:
— Забей. Никто ему не поверит. Все знают, что ты трахаешься только со своей скрипкой-переростком и домашкой по математике.
Никто не поверит во что, хочет спросить Розмари, но как раз в этот момент начинает звенеть звонок, и решение вопроса откладывается до окончания сдвоенного занятия по биологии.
В столовой она встречает сидящего за одним столиком с капитаном бейсбольной команды Оуэна, но так и не решается подойти или хотя бы окликнуть (что она, в конце концов, может ему сказать?). Оуэн держит в руке пакетик яблочного сока, и, прежде чем отвести нарочито безразличный взгляд, Розмари замечает, что костяшки у него разбиты.
Загадку разрешает Линдси.

— Ну, подруга! — с места в карьер прыгает она, не оставляя пути к отступлению на школьном дворе. — Рассказывай, что ты там натворила!
— Что? — повторяет Розмари, всё явственнее чувствуя себя полной идиоткой.
— Не прикидывайся дурой! По всей школе только и разговоров, что Оуэн поколотил Джонни, и это вроде как из-за тебя, потому что что-то произошло на вечеринке, а Джонни теперь рассказывает всей школе, что вы с ним — с Оуэном, не с Джонни — трахаетесь, и если да, то я не осуждаю, конечно, в смысле, ну, у меня есть глаза, и я бы на твоём месте тоже, хотя ты знаешь, мне обычно нравятся покрупнее, типа там, знаешь, как Шилой, Джемма мне говорила по секрету, что он везде такой рыжий, не знаю, врёт ли, но речь не о нём, конечно... Ну так что? Я не осуждаю, правда! Но осуждаю, если вы да, а ты мне не сказала! Мы подруги или как?
— Что я что? Трахалась с Шилоем?
— Ну нет, конечно же, дурочка! С Оуэном! Он всегда такой рыцарь?
Розмари медленно качает головой. Мозг обрабатывает поступившую информацию слишком медленно, будто похмелье продлилось на второй день, а вся тирада Линдси рассыпается сухими листьями — Джемма, Алекс Шилой, везде ли он такой рыжий (господи!), Джонни, трахаетесь, Оуэн...
— Оуэн подрался с Джонни?
Линдси разочаровано закатывает глаза и цокает языком:
— Ясно. Значит, не трахались. Так я и думала.
Розмари медленно выдыхает через сжатые зубы и прикрывает глаза:
— Ни с кем я не трахалась.

Линдси фыркает и хлопает её по плечу, будто пытаясь в связи с этим утешить — всё будет, мол. Джонни ФитцПатрик показательно скалится остаток дня, стоит им пересечься, а Розмари с задержкой, но всё же складывает путанный рассказ подруги в полноценную историю.
Оуэн подрался с Джонни. Из-за неё.

Розмари морщится, вспоминая Хэллоуин, виски с колой из пластиковых стаканчиков, отвратительный пошлый костюм Бритни из клипа на Baby One More Time, Y2K-плейлист, давящую на лоб сеточку парика, улыбку Оуэна, липкие руки Джонни и его не менее липкие предложения, кислый привкус рвоты в чужом туалете, свою панику и позорную капитуляцию под караулом Джеймса.
...Улыбка Оуэна была очень красивой.

Для того, чтобы окликнуть его, ей приходится аккумулировать всю оставшуюся смелость, которой, ей богу, в Розмари никогда и не было. Она нервно поправляет лямку чехла от виолончели на плече — чехол старый, местами протёршийся, с перекрытым нашивкой Wolf Creek Birding Society несмываемым пятном от табаско, максимально непрезентабельный.
— Оуэн? Ты сейчас свободен? Можешь мне помочь?
Хочется провалиться сквозь землю от того, насколько это несостоятельный повод, но других поводов придумать не удаётся, так что приходится продолжать:
— Я выступаю на благотворительном вечере в церкви. Поможешь донести виолончель?

Розмари улыбается краешком губ и пожимает плечами, безмолвно извиняясь:
— Тяжёлая сумка, ходила на дополнительные занятия по биологии. Но если ты занят, то ничего страшного.

#p131311,Owen Chase написал(а):

Оуэну меньше всего в жизни хочется сейчас говорить про то, что случилось в воскресенье, но Грейсон, пропустивший вечеринку из-за приема у родителей, не хочет оставлять его в покое. Оуэн лениво ковыряет пожухлый салат, и глубоко, тяжело вздохнув, отвечает другу:

— Слушай, я вообще не знаю, как так вышло. Он вел себя как мудак, вот и все, — и это правда (просто далеко не вся), потому что Оуэн не любит рукоприкладство и всегда, с самого детства, считал драку последней мерой, к которой стоит прибегать. Что, конечно же, не отменяет того, что прибегать ему к ней приходилось часто, особенно в средней школе, пока он еще не вытянулся, не заработал себе физические данные и талант для пропуска в бейсбольную команду – а был тощим маленьким рыжим пацаном, вечно ходящим в каких-то хоть и чистых, но старых, поношенных вещах (и такое не скроет никакая бережливость в обращении с одеждой). Да, вспоминает Оуэн, чуть морщась, средняя школа была не самым любимым временем на свете.

Конечно, в старшей школе все изменилось, крутанувшись на 180 градусов, и не последней причиной этому был сидящий напротив него друг.

— Если нужно будет мне подключиться, чтобы поставить его на место, ты только скажи, — говорит Грейсон, смотря на Оуэна серьезно и с беспокойством – он единственный из всех его друзей знает, что Оуэну нельзя марать свое личное дело замечаниями о драках.
Они с Грейсоном называют друг друга братьями, и для Оуэна он действительно как брат, которого у него никогда не было – он не может счесть сколько раз тот спасал его, и морально и материально.

— Забились, — говорит Оуэн с улыбкой и протягивает другу руку, забыв, что та все еще ноет от пары сильных ударов по омерзительной роже еще более омерзительного ФитцПатрика.

Оуэн не врал другу, когда говорил, что врезал Джонни, потому что тот вел себя как мудак, но и не говорил всей правды. Через всю столовую он случайно ловит взглядом Розмари – сегодня она, кажется, еще больше обычного хочет остаться незамеченной, выглядит затравленно, сконфуженно, — и вспоминает как хорошо она выглядела на вечеринке, и что ему очень понравился ее костюм. Он пытался вспомнить, видел ли ее еще на каких-то вечеринках, и ничего не всплывало в голове. Может, она там и была, но никогда не одевалась так, как в тот вечер – открыто, но не в пошлом смысле слова, нет. Открыто в смысле желания быть увиденной, думает Оуэн и отводит взгляд от Розмари, пока ни она, ни подружки не смотрят в его сторону.

Он сам себе пытается ответить на вопрос: «зачем?». И в момент, когда он вспоминает уходящую с вечеринке в слезах Розмари, ему кажется, что он наконец понимает – ему стало тогда так до боли обидно за нее и за то, что какой-то урод (вычислить урода в толпе не составило особого труда) забрал у ее этот момент открытости и веселья. И только вспоминая эту жгучую обиду, кровь от злости приливает к его щекам, заливая их багровым румянцем.

Ему неловко не только за драку, которая совершенно не в его характере, но и за те слухи, которые распускает по всей школе ФитцПатрик – не из-за себя, нет, ему кажется, что они заденут Розмари – ему-то что, ему плевать на слухи, а в случае чего он может за себя постоять, но вот Розмари… Возможно, она наслушалась их и поэтому выглядит сегодня такой измученной.  Ему стыдно, и Оуэн думает подойти извиниться после уроков. Наверняка, ей неприятно слушать все эти слухи, да и кому приятно бы было?

Но он напрочь забывает о своем намерении, когда уходит на трехчасовую тренировку.

_________________________________________

В конце дня он уставший стоит у своего шкафчика – только что из душа – и пока маленькие капельки капают с кончиков мокрых волос на серую футболку, перебирает тетради и учебники. Кажется, завтра контрольная по истории. Сука. Он совсем забыл о ней с этими тренировками и подготовкой к соревнованиям. Оуэн поджимает губы, думая о том, что сегодня придется просидеть полночи над учебником – он не любит списывать и жульничать, и не потому что такой хороший, нет, а потому он прекрасно знает, что если его поймают – никто его не пожалеет. Поэтому выбирает играть по их правилам.

Задумавшись, он даже не сразу слышит голос Розмари рядом, и оборачивается к ней только на втором вопросе:

— А? – Оуэн смотрит на Розмари, потом переводит взгляд на сумку.

— Боже, да, конечно! Ты с таким подходи вообще без вопросов, просто всучивай мне сумку и все, — улыбается он, забирая вещи. Как она их таскает-то? Даже Оуэну, который больше по массе кажется, раза в два, тяжело.

Какое-то время они идут в тишине, и Оуэн решает все же сказать то, что собирался:

— Тебя, это… не доставал больше этот урод? Я не хотел, чтобы все превратилось в такой цирк, в какой превратилось, извини за это, но, — и Оуэн не знает, чем он хочет продолжить эту фразу и не знает, стоит ли как-то продолжать ее вообще, и поэтому неловко замолкает, самому себе сейчас кажется до ужаса косноязычным и мысленно обзывает себя дебилом.

— Я слышал, какие слухи он распускал, мне тоже от них мерзко, так что, если тебя это будет беспокоить, опять же, обращайся, — говорит он, смотря на Розмари серьезно, возможно, чуть более серьезно, чем стоило.

Они идут к церкви, и Оуэн пытается вспомнить, когда он вообще здесь был в последний раз? Кажется, на крестинах его младшей сестренки. Но в остальном – его семья никогда не была религиозна.

— Что за концерт, кстати? Никогда не был на настоящих концертах, — почему-то признается Оуэн, и запоздало понимает, что очень редко рассказывает кому-то что-то такое личное, но вот Розмари почему-то рассказать захотелось.

#p131376,Rosemary Carlile написал(а):

Вся смелость Розмари уходит на то, чтобы окликнуть Оуэна, и на большее у неё сил не остаётся. Жалкие остатки самообладания тратятся на то, чтобы не утыкать взгляд в носки собственных кед, и она знает: если откроет сейчас рот — обязательно начнёт заикаться и пороть полную чушь. Спасибо, что не споткнулась ещё на подходе об вытертый школьный ковролин в узорах цвета опиумного трипа, вытянувшись перед Оуэном сомнительной элегантности инсталляцией и для верности разбив себе нос.

Розмари достаточно, чтобы Оуэн открыл рот, чтобы забыть собственное второе имя и сколько будет 2+2, и когда он заговаривает — улыбаясь, боже мой, улыбаясь, — сердце подскакивает куда-то на уровень горла и бьётся быстро-быстро, отдавая звоном в уши. У неё дрожат пальцы, когда она отдаёт чехол с виолончелью, а подстриженные под корень ногти впиваются в ладони в слабых попытках привести себя в чувство.

Нельзя вот так реагировать на то, что какой-то мальчик просто обратил на тебя внимание. Это жалко. Это, в конце концов, ничего не значит — простой жест вежливости, показатель того, что Оуэн хорошо воспитан. Как и тот эпизод с Джонни.
Всё это мог бы сделать для неё и Джеймс.
И всё-таки в глубине души Розмари почему-то становится до странного тепло.

С коротко подстриженных волос Оуэна капает вода. Он выглядит усталым; выглядит как человек, которому сейчас вообще не до этого; выглядит так, будто последнее, чем он собирался заняться сейчас — это тащить чужую виолончель на какой-то богом забытый благотворительный вечер, но всё же он идёт с ней.
— Спасибо, — выдыхает Розмари, потому что не хочет показаться неблагодарной, но ничего более развёрнутого выдавить из себя уже не может.

В повисшей неловкой тишине её почему-то тянет вместо этого извиниться, но Оуэн заговаривает первым. Розмари медленно моргает и качает головой, смеясь:
— Ты не должен извиняться. Всё в порядке, в смысле... Все знают, что он врёт, да? — она неловко разводит руками и передёргивает плечами в нарочито беспечном жесте, который сковывает неловкость, — Никто не стал бы спать со мной.

Розмари говорит легко, будто иронично, но сама же расстраивается. Конечно, никто не стал бы.
Тем более — Оуэн. Звёздочка бейсбольной команды. У меня есть глаза, говорит Линдси, и глаза наверняка есть не только у неё. Вокруг столько красивых девочек, и про каждую из них распущенный Джонни нелепый слух звучал бы куда более реалистично, чем про неё.
Зато у Розмари есть виолончель.

Розмари неопределённо проводит в воздухе рукой — не до этого, ерунда, забудь. Кажется, они сейчас провели больше времени рядом, чем за весь последний год, успев перекинуться только парой дежурных фраз.
— Я хотела спросить по поводу Хеллоуина...
Церковь встаёт перед ними, как стена посреди разговора. Дальше не пройти.
Розмари вздыхает.

— Благотворительный. Собирают деньги для пострадавших в наводнении на северо-востоке, — ей не стоит продолжать, но всё же она продолжает, — Совсем короткий, не больше часа. Вход за любое пожертвование.
Волнуясь, она всегда начинает говорить слишком быстро и дробить предложения в несвязную кашу:
— Мы с миссис Аткинс будем играть Первую сонату Дебюсси. Ну, не всю сонату... Пролог. Можешь зайти, — Розмари пожимает плечами, — если тебе такое интересно.

#p143956,Owen Chase написал(а):

patrick watson — je te laisserai des mots (slowed, rain, reverb)

Оуэн звонко, искренне хохочет, когда слышит реплику Розмари про то, что с ней никто не захочет переспать – это кажется ему уморительным.

Во-первых, Розмари — объективно симпатичная, хотя и кажется уж слишком скованной и стеснительной (но Оуэн не до конца уверен, что она такая со всеми, а не только с ним), ощущение, что она в голове прокручивает каждую фразу раз по 50 перед тем, как сказать, чтобы убедиться, что все говорит правильно – и Оуэн решает, что ей бы сократить количество прокручиваний раз хотя бы до 20… Пока они идут, и их разделяет неловкость молчания, Оуэн пару раз (украдкой) смотрит на нее сверху вниз, и в молчании она кажется ему такой умиротворенной, спокойной, как озеро, на которое любил раньше ходить Оуэн, перед закатом. Перед закатом время словно замирает, совсем ненадолго, но в это мгновение не слышно ни пения птиц, ни шороха листьев, и даже ветра нет. Есть только угасающие, едва покачивающиеся на мягких волнах отблески оранжевого солнца, и это мгновение, почти неуловимое, навечно любимое для Оуэна время. Когда он был младше, летом он каждый вечер ходил на озеро, чтобы искупавшись смотреть в закат, и ловить в его умиротворении то, чего никогда не было у него дома.

Поэтому ему и кажется, что она шутит, говоря ту фразу.

Она симпатичная, но Оуэн встречает десятки симпатичных девчонок каждый день, и ни одна из них не напоминала ему спокойствие разукрашенных летним закатом волн местного озера.

«Она словно из другого, не-моего, мира», — он облекает бессвязные мысли о закатах в сформировавшиеся странные слова, и сам не до конца понимает, что все это значит, ощущая себя нелепо от того, что подумал это вообще.

Оуэн перестает смеяться, когда более внимательно всматривается в лицо Розмари и не видит в нем ни улыбки, ни насмешки – она, кажется, не шутила. И Оуэну становится так стыдно, что он готов сквозь землю провалиться – естественно, дебила ты кусок, она не шутила, посмотри, как она смущается от всего на свете, она, думаешь, будет такие шутки шутить? Идиот!

-Эээ-эээ, — тянет Оуэн, затем следует неловкий смешок, — ну, я уверен, что много кто.

Этот разговор становится до неприличия неловким, и Оуэн не уверен, что у него вообще была хоть какая-то нормальная опция ответа в этом диалоге, и в странной попытке приободрить пару раз заботливо хлопает Розмари по плечу – как похлопал бы сестру, если бы она сказала ему что-то подобное, или друга.

Господи, блять, Чейз.

Оуэну хочется как можно скорее забыть о том, что этот диалог вообще состоялся, поэтому он сразу же кивает, внимательно ловя слова Розмари о том, какой же это будет концерт. Он никогда не слышал Первую сонату Дебюсси, и, признаться, считал бы себя очень крутым, если бы слышал хотя бы что-то у него, но доподлинно это ему неизвестно.

— Да, я с удовольствие послушаю, — говорит он еще до того, как успевает подумать про пожертвование. У него оставались деньги на два следующих дня, потом надо будет выйти на смену в пиццерию, но мать говорила, что надо помочь с оплатой за воду, и, по-хорошему, у Оуэна сейчас нет лишних денег, но он уже согласился пойти и послушать, и ему не хочется отказывать Розмари, а еще ему хочется послушать Дебюсси и побывать на настоящем концерте. Видит бог, он чувствует себя настолько не в своей тарелке, насколько это возможно, но посмотреть одним глазком на тот далекий мир, из которого родом Ро – ему так так так сильно хочется.

Так что он выгребает из кармана мелочь, которая должна была быть двумя ланчами, и стыдливо отсчитывая половину, опускает в ящик для пожертвований. Ничего, завтра что-нибудь перехватит у Грейсона.

— Куда я могу сесть? – спрашивает Оуэн, заходя в церковь, и оборачиваясь к Розмари, запоздало спрашивает с искренним интересом:

— И что ты хотела спросить по поводу Хэллоуина?..

Сейчас из его головы напрочь вылетают мысли о том, что у него завтра контрольная, подготовку к которой он даже не начинал.

#p60655,Rosemary Carlile написал(а):

rebekah & luna // wolf creek, mn
please
i've been on my knees
change the prophecy
don't want money
just someone who wants my company

#p65906,Rosemary Carlile написал(а):

♫ cheerful oblivion

Снимая ей апартаменты в типичном для Новой Англии солтбоксе 1887 года постройки в историческом центре Уэллсли, штат Массачусетс, с очаровательным садиком, пахнущей стеклоочистителем белоснежной кухней, крошечной террасой с плетёным столиком и видом на конгрегациональную церковь, Бенисио Саинс думает, что совершает благое дело. Только в кошмарном сне он может вообразить, что его Луна — изнеженная жизнью в родительском доме, неприспособленная к внешнему миру, слишком чувствительная папина принцесса — проведёт студенческие годы в общежитии, среди заполошных феминисток, активисток местных сестринств, алкоголя, травки и вседозволенности, которая вдали от дома всех их обязательно опьянит.

Ни разу за всё время обучения в Уэллсли Луна не признаётся никому из однокурсниц, что за год её жизни в этих апартаментах отец отдаёт едва ли не больше, чем за год в колледже.
Никогда в жизни Луна не признается отцу в том, что проживание вне студенческих общежитий со всеми их соблазнами едва ли в её жизни что-то меняет.

Впервые оказавшись в Бостоне, Луна ударяется локтями о локти незнакомцев в набитом аквариумом баре, подпевая старому хиту Florence + The Machine, пьёт со свежеприобретёнными подругами текилу на спор — за Мексику! — и подставляет лицо под тонкие пальцы Мэй, позволяя разрисовать себе скулы и веки блестящим серебристым глиттером.
На утро её тошнит текилой и желудочным соком в сияющий чистотой унитаз своего нового дома. Серебристый глиттер отпечатывается на подушке там, куда припечаталось ближе к рассвету лицо, и застревает между зубами рыбьими чешуйками.

Серебристые тени плавятся от жара и духоты, мешаясь с комкающейся тушью. Глаза щиплет, как от слёз или аллергии. Луна жмурится, пытаясь выморгать застрявшую под нижним веком ресничку, откидывает голову назад и благодарно подставляет горящее лицо под поток тёплого воздуха, выплёвываемого лопастным вентилятором. В Вулфкрике она никак не может привыкнуть к неуютному ощущению свободного пространства — маленький, компактный, забитый под завязку Уэллсли такой роскоши не позволяет. Тут, кажется, людей живёт меньше, чем лосей, а дома занимают меньше пространства, чем лес.
По ночам она не может уснуть от надрывного, рвущего душу волчьего воя.

В местных барах для неё не поёт Флоренс Уэлч. Луну встречает типичный для одноэтажной Америки плейлист, саундтрек для джукбоксов из пятидесятых и затерянных в лесах радиоволн, то и дело соскакивающих на шипящие помехи — какой-то рокабилли, бурбоновый блюграсс, возведённый в ранг Иисуса Тим Макгро. Луне всегда казалось, что такие бары существуют только в кино.
Ещё полгода назад Луне казалось, что только в кино существуют города вроде Вулфкрика.

После джин-тоника во рту остаётся привкус лимонной корки и ёлок. Луна брезгливо кривит губы, отодвигая по стойке недопитый стакан — тот самый, последний, после которого всё употреблённое вовнутрь организм непременно выплюнет наружу. Хайвэю наплевать, вернёшься ли ты домой, напоминает Тим Макгро, но она его не слушает.
Если закрыть глаза и усилием воли отключить все органы чувств, как при медитации, можно представить себя в Бостоне. Уэллсли. Боскес-де-лас-Ломас. Где-то по ту сторону временной петли, раз за разом возвращающей в одно и то же неуютное «здесь».
Один бесконечный день сурка.

Луна закрывает глаза. Тим Макгро надрывается дуэтом со сладкоголосой певичкой, имя которой Луна никак не может вспомнить, и представляет — Бостон, Уэллсли, Боскес-де-лас-Ломас. Аквариумные бары времён её студенчества, магнетический голос Флоренс, тонкие пальцы Мэй и серебристый глиттер.

(Дверь открывается со скрипом — медленно, всегда издевательски медленно, потому что мертвецам уже некуда спешить. Луна спрашивает — тихим, надламывающимся, но уверенным голосом с прикрученным будто бы приличия ради вопросительным знаком с отваливающейся точкой:
— Ларс?)

Как она могла подумать, что уж здесь Ларс точно оставит её в покое.
Как она вообще могла поверить, что Ларс её не найдёт.
У него есть всё время мира. Ему уже нечего терять.
Всё, что она может сделать — это закрыть глаза.

— Ларс, — повторяет Луна, спотыкаясь на заменивших каблуки стоптанных балетках, — Отстань от меня, Ларс.
Отпусти.

Когда она открывает глаза, она видит широко распахнутые голубые глаза.
Незнакомые.

— Я, — спотыкается Луна, теряясь в пространстве и не сразу понимая, где вообще находится, — Я одна.

(Одна, одна, одна — слышишь, Ларс?)

Кажется, только что она болтала с какой-то девушкой.
Луна не уверена, что эта девушка ей не приснилась.

Лицо напротив — смазанное фильтром опьянения и астигматизма, идущее мелкой рябью, зыбкое, чужое, обеспокоенное.
— Мне нужно присесть.

#p70210,Rosemary Carlile написал(а):

♫ lost at sea

Солёная вода бьётся о стенки аквариума, рискуя того и гляди выплеснуться за бортики. Луна смотрит на свою спасительницу сквозь ресницы, но видит Боскес-де-лас-Ломас. На дне бассейна в доме родителей улыбается выложенная из разноцветных стекляшек русалка с человеческими глазами. Маленькая Луна ныряет в бассейн с открытыми глазами и опускается на дно, чтобы потрогать её улыбку кончиками пальцев. Мать кривит губы с шезлонга в полуметре от бортика, брезгливо поправляет солнечные очки на носу — стянутые в небрежный пучок на макушке длинные волосы, очередной любовный роман в мягкой обложке в руках, трещинка морщины между бровями:
— Хватит разбрызгивать воду, Луна.
Она всегда была папиной любимицей. С мамой было... Сложно.

Чужое лицо — смазанное, полумифическое сквозь пропитавшиеся солью ресницы — обеспокоенное, так же не подходящее обстановке вокруг, как ей не подходят песни Флоренс Уэлч, серебристый глиттер, Луна. Слишком красивое.
Идём со мной, говорит она, и Луна идёт. Послушно, не задавая никаких вопросов, может быть, совершая ошибку, как моряки, разбивающие корабли о скалы, последовав за пением сирен.
Кто ты? Рыцарь в сверкающих латах? Сирена, поющая для привязанного к мачте Одиссея?

Луна не говорит это вслух — глупая, пьяная, неуместная поэзия скукоживается осенними листьями внутри, как все её жалкие неуместные любови и глупые пустые стихи.
За месяц в Вулфкрике она не пишет ни строчки.

Луна улыбается и чувствует, как дёсны царапают серебристые чешуйки выплюнутого шесть лет назад глиттера:
— Кто ты?
В голову так и не приходит вопрос, откуда незнакомка знает её имя. Будто бы так оно и должно быть.
Она пришла, чтобы её спасти или утопить в бурных водах Средиземного моря.
— Ты красивая. А я очень пьяная. Прости.

Для сирены у неё слишком тёплые руки. Что, впрочем, может знать Луна о том, какие руки у сирен?
Течёт ли по их жилам кровь? Плачут ли они, влюбляются ли?
Луна трясёт головой, пытаясь вытряхнуть из неё пьяный морок, но, кажется, только расплёскивает его внутри.

Вода бьётся о стенки аквариума. Привязанный к мачте Одиссей слушает тоскливые песни сирен. Голос Тоби Кита скрадывается за шумом волн, ударяющихся о берег, чтобы рассыпаться о белую пену.
Отвезти ли её домой? Где мой дом?
Луна вспоминает русалку с человеческими глазами на дне бассейна и тёплые руки отца. Боскес-де-лас-Ломас, шелушащиеся стволы пальм и витражные стёкла католических церквей. Ей становится грустно.
— Ты не сможешь отвезти меня в Мехико-Сити.
Конечно же, нет.

Чужие руки касаются её волос и лица так нежно, что хочется заплакать. Вместо этого Луна жмурится до красной пелены перед глазами, пытаясь прийти в себя, выпрямляет спину и лезет в карман джинсовки. Телефон с 1% зарядки издевательски мигает и отключается.
А Луне хочется оказаться сейчас в Мехико-Сити, Бостоне, Уэллсли — где угодно, лишь бы не здесь.
— Mierda, — бормочет она, убирая телефон обратно в карман.

Музыка бьёт по ушам и зудит под кожей назревающим беспокойством.
— Я не помню адрес, — бормочет она жалко, пристыженно, как извиняющийся ребёнок.

#p107150,Rosemary Carlile написал(а):

После всего выпитого джин-тоника во рту остаётся гадкий привкус, который не смоешь ни алкоголем, ни водой. Луна морщится, щуря до боли глаза — обитый деревом, залитый липким пивом и дешёвым виски бар троится на копии самого себя, когда ей, честное слово, хватило сегодня и одного.

Послушно вверить свою судьбу в чужие руки и позволить делать с ней что душе угодно, довериться, как у Теннесси Уильямса, доброте первого встречного, кажется самым привычным решением на свете. И, господи, как же часто эта готовность выходила ей боком.
Но этим вечером у Луны нет сил этой готовности противиться.
— Надеюсь, музыка на твоём радио лучше той, что включают здесь, — улыбается она Ребекке, отводя мокрую прядь волос от лица и всматриваясь в чужие светлые-светлые глаза.
Что она, впрочем, знает? Вполне возможно, прямо сейчас из колонок доносится Hot 100 по версии всех радиостанций Вулфкрика.
Она так ничего и не узнала о Вулфкрике. А ещё она ничего не знает о Ребекке.
Кроме, разве что, того, как она предпочитает платить за свою выпивку.
(Год назад отец восстанавливает её доступ к золотой карточке, и с тех пор Луна не думает о деньгах ни единого дня. К лучшему ли?)
— Спасибо.

Прохладный вечер плюётся дуновением ветра в лицо, отрезвляя после душного, пропахшего потом и дешёвыми сальностями спёртого воздуха, но Луна всё равно ухитряется споткнуться на колючем гравии, подвернув ногу на слишком высоких для такого вечера каблуках. Откуда-то со стороны озёр несёт свежестью и ряской. Голос Тоби Кита становится всё тише, пока не превращается в фантом. Напоминание о самом себе.
И Луне вдруг становится до липкого отвращения и желания соскрести кожу мерзко от самой себя.
Неосторожно воскрешённый Ребеккой Смит труп её жалкого, наводнённого пустыми словами и растёртыми в кашицу ничего не значащими смыслами делает только хуже.

Это та, другая Луна Саинс жила в раздробленных на строки рифмах и чужих юношеских татуировках.
Это у той, другой Луны был инстаграм на 4,5 миллиона подписчиков, раскрученная узнаваемая эстетика и голос, который она могла хоть как-то использовать.
Это на ту, другую Луну ты была подписана, её ты знаешь, Ребекка, её, разве ты не видишь?

А эта Луна — что можно сказать про неё?
Она неприлично пьяна и побирается по чужим машинам в поисках доброты или хотя бы рабочей телефонной зарядки.

Всё это так нелепо и сюрреалистично — упоминание её инстаграма, Вульф хаус, дурацкая песня по радио, голос ведущего и волчий вой в записи, Луна из прошлого, Луна-настоящая и Ребекка, которой, видимо, просто не повезло здесь оказаться, — что Луна начинает смеяться.
— Хочешь правду? — шепчет она, улыбаясь и склоняясь вперёд, пытаясь выцепить в полутьме очертания лица Ребекки, — За последние два года я не написала ни строчки.

Хочешь правду? Та Луна — лгунья и тварь, исчеркавшая целые страницы фетишистской графоманией, но в итоге только зря испортившая бумагу, а эта — фальшивка, сломанная игрушка, которая не может ни петь, ни танцевать, и так и останется пылиться на верхней полке, пока рука не поднимается выкинуть.
Хочешь правду? Тебе стоило так и оставить меня в этом баре и не тратить зря хороший вечер.
Хочешь правду? Я...

Луна продолжает улыбаться, но улыбка вздрагивает, как порванная струна, а по лицу начинают течь слёзы.
— Ты не сможешь отвезти меня в Мехико-Сити, — повторяет она срывающимся голосом.
Но, видит бог, если бы ты могла — я бы попросила.

#p62380,Angela Harrison написал(а):

Видит бог, Джейми ненавидит эти чёртовы кроссовки. Сраные роликовые кроссовки, про которые она была свято уверена, что мода на них осталась там же, где её собственное безвозвратно утерянное детство — где-то в нулевых. Мигающее эпилептическим припадком дешёвых светодиодных лампочек и воняющее пластиком китайское убожество с постоянно заедающими колёсиками, из которых постоянно нужно выскребать то шматки грязи, но собачье говно, то бог знает что ещё.

Есть, в конце концов, скейты. Велосипеды. Прости господи электросамокаты. Чёртовы роликовые коньки.
Почему из всего широчайшего ассортимента вариантов Ариэль выбрала в подарок на день рождения именно это дерьмо?

Главное, конечно, чтоб ребёнок был счастлив.
Ариэль выглядит вполне счастливой — по крайней мере, Джейми кажется такой стремительно удаляющаяся в направлении отдела с сухими завтраками завешанная миллиардом косичек макушка. Полы в супермаркете, между прочим, кафельные.
— Эй, никаких роликов в магазине, помнишь? — окликает Джейми, повышая голос и ловя уже собственным затылком недовольные взгляды оторванных от созерцания штабелей зелёного горошка на полках покупателей, — Катаемся только в специально отведённых местах!
Ариэль оборачивается, корчит обиженную гримасу и дальше передвигается уже на своих двоих — какое-то уважение к старшему поколению всё-таки есть. (Джейми готова биться об заклад, что, свернув за ближайший стеллаж, она снова встанет на колёса.)
Надо было покупать велосипед.

Джейми закатывает глаза и оборачивается обратно к полке с вином. Состав коктейля «Неделя перед зарплатой» год от года меняется не слишком — сырная тарелка подешевле, чтобы чувствовать себя не совсем уж падшим человеком, бутылка красного сухого с самой низкой ценой и самым высоким содержанием спирта. Распить в вечер пятницы, сгрузив Ариэль вместе с её сраными роликами в гости к «тёте Линн», которая всегда с радостью подсобит в вопросах быта и возьмёт в качестве взятки всё то же вино — может быть, на пару баксов дороже, хотя бы из соображений приличий.
Они же всё-таки леди.

Сырная тарелка из экономии заменяется тубусом чипсов Принглс, а зифандель из бутылки с крышечкой обещает гастрономическое наслаждение и «настоящий вкус Южной Калифорнии» на этикетке, хоть и, как показывает опыт, отдаёт на вкус спиртягой. В остальном её продуктовая корзина кажется приличной, до отвратительного взрослой, даже спаржа затесалась. Бог его знает, правда, что она из этой спаржи собирается готовить.

(Когда-то Джейми видела по кабельному передачу про гадалок, предсказывающих будущее по метанию спаржи.
Это её планы на старость на случай внезапного позыва в край ебануться.)

Вино в корзинку уже не помещается и оказывается сиротливо зажато подмышкой, иллюстрируя картину «Я хуёвая мать и пропащий человек». Где-то здесь должна пройти мимо и проникновенно посмотреть прямо в глаза школьная учительница по английскому, но вместо этого Джейми слишком резко оборачивается по направлению отдела с сухими завтраками (где там Ариэль копается вообще) и натыкается на совершенно другого человека.
Тоже, видимо, за вином зашёл.
Блять.

— Эйс, — констатирует Джейми, на секунду теряясь и не очень понимая, что ещё в честь такой радостной встречи сказать, — Какими судьбами?
«Какими судьбами» — это такой вежливый способ задать вопрос: «Что ты, блять, здесь забыл».

#p49687,Angela Harrison написал(а):

А на седьмой день Сатана создал Тиндер.

Джейми сверлит треснутый в правом углу экран самсунга тупым взглядом, но ничего принципиально нового не обнаруживает ни с первой попытки, ни с одиннадцатой. Вот они слева направо: выглядящий в свои, вроде как, тридцать лет как минимум на десяток лет старше додик с самомнением выше среднего («Содержанки сразу мимо» — где ж ты искать собрался этих содержанок в Вулфкрике-то, мой ты золотой), парень, на всех фотографиях в профиле позирующий в обнимку со свежевыловленной рыбой, школьница, накинувшая себе с пяток лет и ищущая приключений на свою задницу (тут можно почувствовать мощный буст ностальгии), «Мы пара, ищем третьего» (фу блять, фу нахуй).
В списке переписок с протухшими в большинстве своём полгода назад мэтчами — затухший где-то на пятой реплике диалог с одной из примерно трёх лесбиянок Вулфкрика, предложение пройти для продолжения общения в более уютные мессенджеры от парня явно на низком старте перед отправкой фотокарточки члена и оставленное без ответа: «Мулаточки всегда самые горячие 😏» от юзера с ником FeliXXX.

Бог знает, почему она никак не соберётся удалить это проклятое приложение, чтобы вспоминать о нём только в ностальгических кошмарах. В городах покрупнее, быть может, ситуация отличается.
Если верить скриншотам из Твиттера — незначительно.

Джейми раздосадованно отодвигает мобильник дальше по поверхности кухонного стола и затягивается сигаретой, откинувшись на спинку стула, когда экран мигает свежим уведомлением от юзера с приятно незнакомым для Вулфкрика лицом.
«может выпьем сегодня пивка?»
Вау. И что, даже не поинтересуешься, чего я здесь ищу? Или там: «В душ и без меня»?
Мужской род ещё не окончательно потерян для общества. Ну, или это заезжий маньяк.
В любом случае, не помешало бы немного развеяться.

Джейми скринит фотографию профиля и швыряет скрин в переписку с Линн с подписью: «Позвал выпить пива. Твои мысли?»
Lynn P. печатает...
Lynn P. печатает...
Lynn P. печатает...
Lynn P.: Не знаю. Как-то он староват. Но если тебе нравится...
Lynn P.: Скинь геолокацию, если пойдёшь
Jamie B.: Бога ради. В Вулфкрике баров меньше, чем церквей. Всё ок будет)))
Lynn P.: Ну на всякий случай
Ну, Джейми, в принципе, не сложно.

Подождав немного для приличия, чтобы не выглядеть как человек, которому кроме как сидеть в Тиндере больше нехуй делать, Джейми отвечает: «Почему бы и нет?».

В последний раз её переписка в Тиндере заканчивалась встречей в реальной жизни примерно... Эээ... Никогда?
Но блять, как же хотелось.
Провести вечер в новой для себя компании. Пофлиртовать. Хотя бы немного побыть не «мисс Барбелла» и «мамой Ариэль», а самой собой. Женщиной. Вроде как, даже симпатичной. Пообжиматься под фонарями. Пососаться в машине. Вот эта вся романтика.

Реальность показывает мозолистый кукиш в виде намертво застрявшей в пробке машины в пятнадцати минутах от дома бабушки, любезно согласившейся посидеть с Ариэль вечерок (ей Джейми говорит, что хочет посидеть с подружкой).
Пробка в Вулфкрике. Охуеть. Будет что рассказать внукам.
— Не знаешь, что случилось? — спрашивает Джейми у парня в машине по соседству.
— Лося сбили, — охотно отвечает тот, не отвлекаясь от пережёвывания не слишком аппетитного вида сэндвича, — лось всмятку, машина всмятку. Пешком быстрее будет.
Не стоит сомневаться, что ёбаный лось вскоре станет главной сенсацией недели на местном ТВ. Джейми хочется удариться головой об руль.

Вместо этого она подкручивает приёмник до тех пор, пока тот не настраивается на волну какой-то рок-радиостанции Миннеаполиса и нервозно настукивает кончиками пальцев по приборной панели в ритме Riders On The Storm. Мобильник издаёт короткий прощальный писк и отключается.
Не дождётся — и хуй с ним, решает Джейми. Досадно, но ладно.
Коннор всё-таки дожидается.

Джейми входит в паб широким шагом, едва ли не с ноги — накраситься она едва успевает уже на подъезде, так что подводка косит в бок и помада, возможно, не слишком ровно держится в рамках губ, наряд поприличнее занимают драные джинсы, которым лет больше, чем Ариэль, футболка с эмблемой Guns N' Roses и вытертая кожанка.
Мужик-из-Тиндера — пардон, Коннор — тоже оказывается в кожанке, и это как будто добавляет ему ещё один плюс. В ожидании Джейми он явно не скучает и успевает хорошо так накатить пивка.
Что ж, на пьяных людей она всегда умела производить лучшее впечатление, чем на трезвых.

— Хэй, — Джейми пожимает протянутую руку и прижимает ладонь к груди в извиняющемся жесте, — тысяча извинений. На дороге сбили лося. Я точно не выдумала это оправдание, потому что это слишком абсурдно звучит.
Джейми издаёт короткий смешок, плюхается на диванчик и пожимает плечами:
— Можно начать с пива. На твой вкус, ок?
Вулфкриковские пивнухи никогда не могли похвастаться особым ассортиментом.

...Всё-таки она очень давно не была на свиданиях. Джейми благодарит вернувшегося Коннора, отпивает глоток пива и передёргивает плечом:
— Что ж, Коннор, ты из местных?
Смолл-ток в её исполнении всегда звучит как допрос.

#p88744,Angela Harrison написал(а):

Для того, чтобы диалог заладился, нужно выйти с собеседником на один уровень дискуссии, поэтому первый стакан Гиннесса Джейми решает выпить залпом. С одного раза, конечно, не получается — женщина она, несомненно, талантливая, но так далеко её таланты не простираются. Но можно двигаться в этом направлении.
Джейми делает ещё три глотка и пожимает плечами:
— Узнаем на первой полосе местных газет. Думаю, это событие будет хайлайтом всей следующей недели.
Так сказать, спасибо родному Вулфкрику за всегда свежие инфоповоды, которыми можно пользоваться на свиданиях.
— Гиннесс, кстати, отличное пиво. Ну, за Ирландию!

Джейми склоняется через столик, чокается с сиротливо стоящим пивом Коннора и одним глотком допивает своё, манерно оттопырив мизинчик.
Коннор — это, кажется, ирландское имя?..
Антропонимика никогда не была её сильной стороной.

Пропасть между ними становится чуть меньше, а Коннор продолжает говорить, и воображение Джейми волей-неволей рисует кислую физиономию Линн, которая картинно закатывает глаза и тянет тем самым бесячим тоном занудной училки, который всегда страшно раздражает: «Я же говорила».
Сын у него, значит. Ну а чего ты ещё хотела из Тиндера-то, Джейми. Скажи спасибо, если не женат.
Как же классно, наверное, быть мужиком — у тебя могут быть дети, о существовании которых ты и не подозреваешь. Женщинам такая роскошь недоступна.
— Ничего себе. Чего только в жизни не бывает, — хмыкает Джейми, отгоняя образ Линн куда подальше. Она тоже, знаете ли, не завидная невеста. — Бостон — это же... — Джейми тыкает пальцем в точку где-то на северо-западе воображаемой карты Штатов, — Вот это занесло!

Джейми качает головой и оборачивается к бармену с безмолвным предложением повторить:
— Я никогда не покидала Вулфкрик. Если не считать школьных экскурсий в Дулут.
Дыра едва ли сильно больше местной, но с культурной нагрузкой в виде Боба Дилана. Не каждый город может похвастаться Бобом Диланом.
— Тут неплохо, — в её голосе почти не слышно жалости, — Озёра, природа... Скучно, конечно. Думала, что уеду учиться, но не сложилось.

От таких разговоров всегда становится неуютно. Как ни старайся, все разговоры о Вулфкрике звучат как оправдания того, почему ты до сих пор здесь. Если ты сюда переехал, можно прикинуться модным дауншифтером. Если ты здесь остался — значит, уехать не смог.
Джейми выскальзывает из кожанки, вешает её на спинку стула и делает глоток из второй кружки, стремительно сравниваясь с Коннором. В горле пересохло и уже хочется курить.
— Я не жалуюсь, на самом деле. Не худшее место на свете. Тут вся родня... — Джейми разводит руками, пока где-то фантомно икается бабушке, ставшей сразу «роднёй» в полном составе, — ...и дочь. Ей семь.
К счастью, тему они быстро меняют.

Джейми оживляется и смеётся, разглядывая чужие татуированные руки — татухи преимущественно дурацкие, криво набитые, но от этого как будто куда более живые, чем гиперреалистичные рукава большинства её знакомых. Джейми с готовностью выставляет собственные руки, позволяя разглядеть поближе:
— Глубинный смысл набитых мной татуировок... В том, что я круто с ними выгляжу. И моей татуировщице слишком легко развести меня на то, чтобы оставлять у неё половину зарплаты. Она, кстати, как раз из Дулута. Классная девчонка.
Она не вздрагивает, когда Коннор дотрагивается до набитой на руке крошечной русалки с голыми сиськами, только улыбается с намёком на одобрение — Тиндер дейты, вроде как, подразумевают нарушение личного пространства, — но её визави останавливает себя сам.
— Да ничего страшного, правда, — Джейми откидывается на стуле назад и убирает руку под стол, оставляя только ту, что сжимает пивной стакан.
Давай лучше, что ли, о музыке поговорим.

— О да, типа того. Не то чтобы в Вулфкрике был большой выбор... У нас с приятелями типа группы, играем всякий старый рок там, откуда нас ещё не выгоняют. Помогаем приятелям. Такое.
Сегодня плейлист паба предлагает средней паршивости кантри. Джейми косится в сторону музыкантов и морщит нос:
— Лучше бы и сегодня выступала, — говорит она шёпотом, — Сегодняшний Джон Денвер на минималках — полное дерьмо.